Жизнь в нашем доме течёт медленно, по-стариковски. А в такой тишине особенно хорошо вспоминаются разные истории. Вот одна из них, про соседей моих, Надежду и Бориса, пришла на ум. История про шубу.
Жили они этажом ниже. Борис — риэлтор, человек видный, всегда в движении, со словом быстрым и профессиональной улыбкой. Надежда — учительница в школе, женщина спокойная, с ясным взглядом и твёрдой походкой. Жили небогато, но ладно, как мне казалось.
Помню, как-то лет пять назад встретил я Надежду в подъезде. Несла она из химчистки шубу — норковую, красивую, тёмно-коричневую. Глаза у неё светились.
— Годовщина у нас, Андрей Сергеевич, — сказала она, — Боря подарил.
— Хороший подарок, — ответил я. — Для нашей зимы в самый раз.
— Да уж, — улыбнулась она. — Не столько греться, сколько душу греть.
Я тогда подумал: вот она, простая женская радость. Не в мехе дело, а в том, что за ним стоит. Символ. А символы, как известно, вещь опасная. На них слишком много надежд возлагают.
Прошло два года. Зима стояла лютая, мороз ледяным кольцом сжимал город, что даже дышать было больно. Как-то возвращался я из магазина, глядь — на остановке Надежда стоит, в своём стареньком пальто, подняв воротник, ждёт автобус. И чуть поодаль — другая женщина, в нарядной норковой шубе, из тех, что сразу видно — дорогая, не для нашей улицы. Присмотрелся — сердце моё ёкнуло. Да это ж та самая, с годовщины, подарок Бориса. Узнал я её по оттенку, по воротнику. И Надежда, я видел, узнала. Замерла на месте, будто корнями в снег вросла, и смотрит на ту женщину — не оторвать взгляд.
Та, чувствуя взгляд, обернулась. Увидела Надежду — и вся скукожилась, покраснела. Это была Ирина, коллега Бориса, я её пару раз у подъезда видел.
Надежда подошла ближе. Голос у неё был ровный, но внутри, я чувствовал, всё кипело.
— Ирина, шуба-то… Моя.
Ирина замялась, руками всплеснула, смущённая до слёз.
— Надя, прости… Боря сказал, что ты её носить не будешь. Предложил мне… за полцены. Я думала, ты и правда не хочешь…
У Надежды лицо стало каменным. Больше она ни слова не произнесла. Развернулась и пошла домой не оглядываясь.
А пропала-то она странно. Борис тогда рассказал, будто машину их на стоянке у торгового центра ограбили — стекло разбили. Шубу, мол, которая лежала на заднем сидении в пакете из химчистки, прихватили вместе с магнитолой. Надежда тогда места себе не находила — за вещь жалко, подарок ведь, самый дорогой в её жизни. А Борис её утешал, гладил по плечу, твердил: «Главное, что мы целы, Надюша. Вещи — наживные». И ведь верилось ему. Почему-то всегда верилось.
——-
А вечером у них началось. Слышно было сквозь плиты перекрытий. Не крики, нет. Голоса — сдавленные, напряжённые.
— Ты не только вещи продал, но и свою коллегу втянул в свой обман!
— Надюша, я бы всё вернул! Выиграл бы обязательно!
— Выиграл? В карты или на ставках спортивных твоих? Значит, всё это из-за игр?
Оказалось, Борис давно в долгую играл. Проиграл крупно, денег не было, долги висели. И продал шубу, чтобы хоть часть отдать, да правду от жены скрыть. Выбрал путь самый короткий и самый подлый.
Сидел я у себя, слушал эти приглушённые голоса и думал о том, как легко человек ломается. Не от больших несчастий, а от мелкой, ежедневной слабости. От страха посмотреть правде в глаза. Борис — не злодей по натуре. Просто слабый. А слабость, как ржавчина, разъедает душу постепенно, но уверенно.
В самый разгар их разговора в дверь позвонили. Резко, настойчиво. Я вышел на лестничную площадку — будто почту проверяю. Стоят двое, одеты хоть и в цивильном, но по всему видно — коллекторы. Лица каменные.
Борис дверь открыл. Увидел их — и весь сник.
— Деньги готовь, Борис. Срок вышел.
Он что-то пробормотал, беспомощное, жалкое. В этот момент из гостиной вышла Надежда. Посмотрела на мужа, на этих людей — и всё в ней застыло. Не кричала, не плакала. Сказала спокойно, но так, что мурашки по коже пошли.
— Всё. Выходи. Возвращайся, когда вылечишься.
Борис попытался было что-то сказать, оправдаться, но слова застряли в горле. Он взял куртку и вышел в подъезд, за коллекторами. Боря, прижатый к стене, вдруг рванул на одного из них — короткий, утробный удар под дых. Тот согнулся, захрипел, выпуская из рук пачку сигарет. Борис побежал. Второй не ринулся вдогонку, он стоял и смотрел, как их задолжник, спотыкаясь, несётся по дороге и скрывается в темноте.
На следующее утро Ирина принесла шубу. Стояла в дверях, несчастная, отдавала свёрток Надежде.
— Надя, прости, я не знала…
Надежда взяла шубу. Сказала сухо:
— Спасибо. Нам больше не о чем говорить.
Дверь закрылась. Их дружбе, если она и была, пришёл конец.
Борис ту зиму ночевал то у друзей, то в съёмной комнатке. Приходил иногда за вещами — осунувшийся, постаревший. Видел я его раз в подъезде. Глаза опущены, смотрит в пол.
— Ну что, Борис, — спросил я, — как дела?
— Лечусь, Андрей Сергеевич, — прошептал он. — В группу хожу. Осознал… всё.
В голосе у него была пустота человека, который наконец-то увидел себя со стороны — и ужаснулся.
Надежда же держалась стойко. Шубу ту обратно в шкаф повесила. Говорила как-то моей старшей сестре, зашедшей в гости: «Не носить мне её. Но и выбросить — рука не поднимается. Будет напоминание. О том, что доверять надо, но и глаза закрывать нельзя».
Сейчас они, вроде бы, помирились. Борис долго доказывал, что изменился. Живут снова вместе, тихо, уже без прежнего блеска. Эта история, конечно, шрам на себе оставила. Но, как говаривал один умный человек, шрамы — это следы от заживших ран.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. 🔔 ЧИТАТЬ ЕЩЕ 👇