Сидел я как-то вечером на скамейке у подъезда, смотрел на тополя, что к осени уже золотиться начинали. Подошла соседка моя, Лариса, из третьего подъезда.
— Андрей Сергеевич, — говорит, — здравствуйте. Машину новую видите?
Указала на аккуратную, подержанную иномарку у тротуара.
— Вижу, — отвечаю. — Поздравляю. Наконец-то.
— Наконец-то, — повторила она, и улыбка у нее какая-то горьковатая проступила. — Спасибо.
Помолчали. Я-то знал, через что им с мужем, Станиславом, это приобретение далось. Не столько деньги, сколько история за ней стояла некрасивая. История, в которой мне, соседу старому, по кусочкам из их разговоров, вся картина и сложилась.
Пятнадцать лет они ипотеку платили. Квартира-«двушка» в нашем доме на окраине. Работа у Ларисы на кондитерской фабрике, у Стаса — в троллейбусном парке. Жили, как все, — от оклада до аванса, но расчетливые, в хорошем смысле, упорные. Лариса частенько в магазине с калькулятором в телефоне подолгу стояла, ценники сравнивала, в акциях разбиралась. А на работу — сначала на маршрутке, потом на метро, с пересадкой, больше часа в одну сторону. Все мечтала: вот закроем ипотеку, свою машину куплю. Чтобы время свое беречь, чтобы комфорт человеческий себе позволить.
И вот настал тот день. Закрыли. Выдохнули. И за полгода смогли скопить они сумму приличную. Лариса уже сайты с объявлениями о машинах смотрела, в салоны заглядывала. Глаза горели. Стас вроде бы радовался вместе с ней, поддерживал, но что-то в нем было несвое, натянутое. Я его как-то в лифте встретил — смотрит в пол, будто виноватый.
А потом пришла Эльвира Леонидовна, свекровь. Женщина она солидная, строгая, с взглядом, который насквозь видит. И видимо, разглядела она их накопления раньше, чем они сами успели ими распорядиться.
Разговор этот у них на кухне, я потом от Ларисы узнал, пошел с самого начала неладно. Сидят, чай пьют, а Эльвира Леонидовна, отхлебнув из кружки, будто невзначай замечает:
— Накопили, я смотрю. Молодцы. Как раз вовремя.
Лариса, светится вся от своей мечты, отвечает:
— Да, на машину наконец-то собираемся. Устала я, мама, в этих маршрутках трястись.
Свекровь бровь поднимает.
— Машина? Это, конечно, хорошо. Но сначала — долги отдать надо.
Лариса замолкает, не понимая. Смотрит на Стаса, а тот в чайную чашку уставился, будто разглядывает там невиданные узоры.
— Какие долги? Ипотеку же мы закрыли.
— Не ипотеку, — голос у Эльвиры Леонидовны ровный, холодный. — А мой. Тот самый, за первоначальный взнос. Стасик помнит, как я вам тогда помогла, а вот ты забыла.
Лариса аж побледнела.
— Мама, вы нам эти деньги на свадьбу подарили! Мы же благодарили, цветы вам…
— Подарила? — перебивает ее свекровь. — Нет, милая, это был заем. Беспроцентный. По-семейному. Просто вы тогда молоды были, неокрепшие, я вслух не стала говорить, чтобы не смущать. А Станислав все прекрасно знал. Он у меня расписку написал. Честную.
И достает из сумочки, из потертого кошелька, сложенный вчетверо листок. Стас на него смотрит, будто на гремучую змею, и молчит. А Лариса — на него. И видит в его глазах не удивление, а один лишь стыд и страх. Вот тут-то ее мир, выстроенный за пятнадцать лет общего труда и лишений, и рухнул. В один миг.
— Ты… ты знал? — только и смогла выговорить она. — Все эти годы… скрывал?
Стас промямлил что-то невнятное, вроде: «Мама тогда сказала, что так лучше… чтобы ты не волновалась… Мы же вернем…»
Эльвира Леонидовна торжествовала, это сквозь ее напускное спокойствие явственно проступало.
— Деньги должны возвращаться, Лариса, — веско сказала она. — Машина — это роскошь. А долг — это долг. Справедливость прежде всего.
Лариса встала из-за стола. Говорили, лицо у нее было каменное.
— Хорошо, — сказала она тихо. — Раз уж тут такая справедливость. Раз вы с мамой — одна семья по части долгов, то вы его вдвоем и возвращайте. А свои кровные, что я за полгода накопила, я на свою «роскошь» потрачу.
И вышла из кухни. А на следующий день пошла в банк, взяла небольшую ссуду, добавила к своим деньгам и купила ту самую подержанную машину. Ту, что теперь у нашего подъезда стоит.
Стасу пришлось несладко. Отдавать «долг» матери он теперь вынужден был один, со своей зарплаты. Видел я его не раз — идет с работы, плечи ссутуленные, вид такой обреченный. Будто прозрел наконец, да поздно. Понял, что попытка угодить всем, отсидеться в стороне, всегда приводит к проигрышу. И к потере доверия того, кто рядом.
Эльвира Леонидовна сначала злилась, ходила хмурая, в магазине встречались — кивала еле-еле. Добилась-то она своего, формально — да. Расписка есть, сын платит. А вот сына, того, послушного, что был в ее власти, — того, кажется, она потеряла. Он теперь ее редко навещает, отговаривается работой. Контроль ускользнул.
А Лариса… Она каждое утро садится в свою машину, заводит мотор и едет на работу. Один час жизни, который раньше тратила на дорогу, теперь у неё свой. Она стала счастливей. Спокойнее.
Сидим мы с ней на скамейке, вечер постепенно темнеет.
— Жалко его? — спрашиваю я ее прямо.
Она смотрит куда-то вдаль, за дома.
— Жалко, — признается она. — Мужа жалко. Как жить-то с ним дальше… С тем, кто в трудную минуту не с тобой, а против тебя… Тяжело доверие вернуть, Андрей Сергеевич. Оно, как фарфоровая чашка, в очередной раз разбивается на мелкие осколки. Склеишь — и пить страшно, боишься снова поранится.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. Если захотите поддержать — буду знать, что стараюсь не зря https://dzen.ru/bolhoz?donate=true.