За окном — осенняя муть, дождь сеет мелко, заливая асфальт свинцовым блеском. В такие дни мысли поневоле уходят вглубь, в прошлое. Вспомнилась мне история, случившаяся с моими соседями, молодыми ещё тогда, Аннушкой и Владом.
Анна — девушка с творческой душой, но при этом удивительно собранная. Создавала ландшафты для состоятельных заказчиков, и в её работе чувствовалось стремление к гармонии, к идеальному порядку, где каждое растение знает своё место. А Владислав, муж — тихий, спокойный, в компьютерах понимал, как никто. И двое ребятишек у них были, мальчик с девочкой — погодки. Жили они, в общем-то, хорошо.
Но была у них одна беда — свекровь. Элеонора Викторовна жила, к счастью, не с ними, но в гости захаживала часто. Женщина солидная, на пенсии, вдовствующая. Сначала-то всё шло мирно. Приезжала, пироги привозила, с внуками возилась. А потом… Потом, или годы стали брать своё, или просто скучно ей стало.
Рассказывала мне как-то Анна, сгоряча, голос у неё дрожал мелкой дрожью.
— Андрей Сергеевич, представляете, открываю холодильник, а там — бумажка жёлтенькая — стикер. А на ней: «Мясо полежало, пора бы и в суп». Я сначала подумала — дети прилепили, шутят. Ан нет, не дети. На следующий день — на шкафу: «Вещи разбросаны, бардак». И так — каждый день.
— Может, она заботится так? — осторожно спросил я тогда.
Анна на меня посмотрела, глаза большие сделала.
— Забота? Это не забота, Андрей Сергеевич. Это ревизия. Я будто на работе непрерывной, с проверяющей комиссией. В своём же доме.
Владислав, понятное дело, старался не замечать. Мужчина он был серьёзный, но конфликтов — как огня боялся. Ему бы тишина да покой, чтобы без стрессов. А то отходит от них долго. Говорил он Ане:
— Ань, ну что ты придираешься? Мама просто беспокоится. Она же хочет как лучше. Не обращай внимания.
— Влад, да я бы не обращала! — кипятилась она. — Но она же уже не только про еду пишет! «Носки у детей грязные», «Пыль на телевизоре». Я будто не хозяйка в доме, а плохая ученица, которую всё время тычут носом в ошибки.
А Элеонора Викторовна тем временем входила во вкус. Будто почувствовала власть эту, сладкую и пьянящую. Приедет, пройдётся по квартире, как генерал по плацу, всё пальцем ткнёт, всё покритикует. А сын её — Владислав — только отмахивается. Сидит за своим монитором, в виртуальном мире, где все правила сам прописал, где нет этих непонятных, колючих женских эмоций.
Однажды Анна позвонила мне, голос у неё был странный.
— Она теперь, Андрей Сергеевич, наши счета проверяет. Банковские выписки у Влада нашла, в столе. И опять записка: «Расточительство. На ерунду такие суммы?»
Я даже ругнулся мысленно. Это уж слишком. Границы должны быть.
А Владислав всё твердил своё:
— Аня, ну она же мама. Она жизнь прожила, она понимает.
— Она понимает, что мы живём неправильно? По её? А я — не понимаю? Я — не хозяйка? Не мать?
Кульминация наступила, как это часто бывает, неожиданно. Приехала Элеонора Викторовна пораньше, когда Аня ещё была на работе, осмотрела всё своим орлиным взглядом, новую партию стикеров оставила. И ушла отдыхать в свободную комнату, которую почему-то считала своей. Анна пришла с работы, увидела это очередное послание — про то, что суп недосолен, а пол плохо вымыт. И всё. Чаша переполнилась.
Она молча собрала все эти бумажки, что копила, с начала помешательства свекрови. Все эти «несвежее», «бардак», «расточительство». Взяла рулон широкого скотча. И пошла в комнату к свекрови.
Вышла Анна из комнаты бледная, но счастливая. А на внутренней стороне двери весь этот собранный компромат, целое полотнище из жёлтых листочков. И крупно, фломастером, подпись: «Ваше мнение учтено. Дверь — на выход».
Элеонора Викторовна, когда увидела — онемела сначала. Потом — слёзы. Истерика. Крики о чёрной неблагодарности.
— Как ты могла! Я же мать твоего мужа! Я всё для вас! — Всё — это верно, — тихо ответила Анна. — Всё, что могли, мы выслушали. Теперь — выход там.
Владислав, когда пришёл, взбеленился. Накинулся на жену:
— Ты с ума сошла! Маму выгнала! Это же моя мать! — Твоя — да, — сказала Анна, глядя на него прямо. — А этот дом — наш общий. И дети — наши. И правила здесь — наши, а не её.
Свекровь, рыдая, собрала вещи и уехала к дочери в другую часть города. В доме повисла тяжёлая, гробовая тишина. Владислав неделю с Анной не разговаривал. Ходил мрачный, бубнил что-то про неуважение.
А потом… Потом он стал замечать.
Рассказывал он мне сам, уже много позже, за рюмкой чая, смотрел в сторону, стыдился, видно.
— Андрей Сергеевич, я… я будто прозрел. Дети — они стали другие. Спокойнее. Раньше, бывало, бабушка приедет — они по углам шарахаются, молчат. А тут — смеются, бегают. И в доме… тихо. Не мёртвая тишина, а… мирная. Анна песни напевает на кухне. А я… я понял, что всё это время я был не муж и не отец. Я был послушный сын. И этим — всё портил.
Он осознал, наконец, что границы — это не стены и не заборы. Это — уважение. К себе, к жене, к своей собственной, отдельной от родителей, жизни. Жестоко получилось? Может быть. Но иначе, видно, никак. Иногда только сильный толчок может отрезвить человека.
Элеонора Викторовна там, у дочери, пожила. Говорят, сначала всё жаловалась, на невестку-изверга. А потом… Потом, слышно, угомонилась. Видно, поняла, что рычагов-то больше нет. Сын вырос. Окончательно.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. 🔔 ЧИТАТЬ ЕЩЁ👇