Сижу я вечером на кухне, пью чай, смотрю в окно. За стеной соседи — Вероника с Максимом — опять разговор ведут на повышенных тонах. Не кричат, нет, но голоса напряжённые, взволнованные.
Ссора за стеной нарастала. Уже и Татьяна, их прекрасная дочка-второкурсница медицинского, подключилась. Я не подслушивал нарочно, просто стены в этом доме — словно тонкий пергамент, на котором сама жизнь пишет свои истории.
Веронику я знаю давно. Женщина она ответственная, из тех, что весь дом на себе держат. Работает в парфюмерном магазине, целый день на ногах, а дома — чисто, уютно, ужин всегда на плите. Максим — водитель-экспедитор. Мужик с характером, соседи его уважают, но в семейных делах всегда предпочитал отмалчиваться. Его кредо я слышал не раз, когда мы в гараже мою машину до ума доводили: — Дети, Андрей Сергеевич, они сами жизнь познают. Наше дело — сторону держать, не мешать.
И вот пришлось вмешаться.
Узнала Вероника, что Таня институт бросила. Тайком. Ходит куда-то, встречается с кем-то. А этот «кто-то» — мужчина, говорят, лет на пятнадцать её старше. Вероника — как обухом по голове. Кинулась к Максиму, а он отмахивается.
— Сама разберётся, Вер. Не маленькая. Нам в её делах копаться — только хуже сделаем.
Она ему — про опасность, про опрометчивость молодости. Он — своё.
— Репутация, Максим! — шепчет она, чтобы дочь не услышала. — И что люди скажут?
— А какая разница, что люди скажут? — отвечает он. — Наша дочь, нам и решать.
Но решать-то он и не собирался. Ушёл в очередной рейс, оставил Веронику одну с её страхами. А страх — плохой советчик, но он же и единственный, когда рядом никого нет.
Зашла как-то к ним подруга Вероники, София. Женщина решительная, с глазами, что всё насквозь видят. Разговорились за чаем. Вероника вся изошлась, плачет.
— Он меня не понимает, Соня. Словно я враг своему же ребёнку.
А София слушала-слушала, а потом и говорит, чётко, будто гвозди вбивает:
— Ты мать, Верка. Твоя обязанность — защищать, даже если сама же и пострадаешь. Ждать, пока сама набьёт шишки? А если эти шишки — на всю жизнь? Мой-то брат тоже так думал… с дочерью… теперь внука воспитывает, а её след простыл.
Эти слова будто щёлкнули выключателем в Веронике. Взгляд твёрже стал. Внутренний стержень, что всегда в ней дремал, проснулся. Молча собралась и ушла. Знаю я, куда. Пошла искать свою заблудшую овечку.
Нашла их в кафешке у вокзала. Таня сидит, вся сияет, а рядом — тот самый тип. Вид у него самодовольный, взгляд свысока. Вероника подошла, тихо так:
— Танюша, домой пора.
А дочь на неё смотрит чужими глазами:
— Мама, не лезь в мою жизнь. Я сама разберусь.
А тот мужчина усмехнулся, положил руку на Танино плечо, говорит Веронике:
— Мама, вы слышали? Взрослый человек. Самостоятельный.
И тут в Веронике что-то оборвалось. Вся её накопленная тревога, обида на мужа, страх за дочь — всё это вылилось в один резкий, отчаянный жест. Она шагнула вперёд и дала ему пощёчину. Не кричала, не ругалась. Просто ударила. Тишина в кафе стала гробовая.
— Встаём и идём, — сказала она Тане. Стальным голосом.
И та, бледная, с испуганными глазами, послушно поднялась и пошла за матерью.
Дома их ждал Максим. Вернулся из рейса раньше срока. Уже всё знал. Стоит посреди кухни, багровый от злости.
— Ты что сделала? — закричал он. — Опозорила нас перед всем городом! Тут же каждый всех знает. Теперь все будут пальцем показывать! Драться в публичном месте!
Вероника не стала оправдываться. Смотрела на него спокойно, с какой-то новой, горькой усталостью.
— Лучше быть опозоренной, чем позволить своему ребёнку совершить роковую ошибку, — сказала она громко. — Ты боялся мнения чужих людей. А я испугалась за жизнь дочери.
Повернулась, пошла в комнату. Стала собирать вещи. Свои и Танины.
Я видел, как они вышли из подъезда. Вероника шла гордо, высоко подняв голову. А Таня прижималась к ней, совсем девочка. Две фигуры в свете фонаря — мать с дочерью, с двумя чемоданами скрылись в темноте пустой улицы.
А через час, может, меньше, к ним подъехала старенькая иномарка Максима. Он вышел, молча погрузил чемоданы в багажник и открыл заднюю дверцу. Ни слова не сказал. Сел за руль и ждал.
Они сели в машину. Сидели рядом, молча, глядя в одно лобовое стекло. И в этом молчании было больше понимания, чем во всех их предыдущих разговорах.
Потом, недели через две, я разговаривал с Вероникой у почтовых ящиков. Она выглядела умиротворённой.
— Таня вернулась в институт, — сказала она. — Сейчас сдаёт последние хвосты, нагоняет. С тем… больше не видится.
— А Максим?
Она улыбнулась лёгкой, усталой улыбкой.
— Говорит мало. Но стал… слушать. Сейчас этого достаточно.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. 🔔 ЧИТАТЬ ЕЩЁ👇