Шел мелкий, назойливый дождь, который превращал ноябрьский день в бесконечные сумерки. Таким же он был в тот день, когда Игорь, мой племянник, позвонил мне.
— Дядя Андрей, мы переезжаем. Сегодня. Срочно.
Я тогда промолчал, только вздохнул. Все стало ясно. С Тамарой Викторовной, его матерью, долго под одной крышей не проживешь. Характер у неё — власть да воля. Дом её — крепость, а она в ней и царь, и бог, и единственный страж у ворот.
Лена с Игорем и маленькой Сонечкой, жили у неё вынужденно. Квартиру их затопили соседи сверху, без ремонта не обойтись. Ну, и поехали к маме на неделю-другую. Казалось бы, родной человек приютит в своих стенах. Ан нет. У Тамары Викторовны стены свои порядки диктуют, свой устав, написанный ею тридцать лет назад и с тех пор не менявшийся.
Игорь как-то приезжал ко мне, на кухне сидели, чай пили. Видно было — измотан парень.
— Она, дядя Андрей, Лену просто в грош не ставит, — говорил он, крутя пустую чашку в руках. — Каждый день — новые претензии. «У неё посуда не так поставлена», «ребенок не по режиму», «вы тут на птичьих правах, имейте в виду». Лена ходит, как тень, молчит, сжимается вся. А я… я будто между двух жерновов. Уговариваю, объясняю, что мы скоро уедем, что это временно. А в ответ — «В моем доме я устанавливаю правила».
Лена, надо сказать, девушка терпеливая. Тихая, из тех, что все в себе держит, чтобы только сцен не было. Ей главное — чтоб с ребенком лад был, чтоб в семье гармония. А тут… Холодно, ветер, снег с дождём, а она ребёнка кутает и гулять идёт. «Только так по-настоящему дышится легко, и Сонечка на воздухе лучше спит», — говорила.
А Тамара Викторовна все круче закручивала гайки. Каждый вечер — неспешный разбор полетов за ужином. Сидит во главе стола, смотрит поверх очков, губы поджаты.
— Опять суп недоели. Я на всю семью старалась, бульон три часа томила.
— Мама, мы наелись, спасибо, очень вкусно, — Игорь уговаривает, с усталым голосом от этих ежедневных битв.
— А по-моему, просто есть не хотите. Что Лена вам готовит-то, когда меня нет? Пельмени магазинные?
Лена в ответ молчала, взгляд в тарелку опускала, ложку в руках сжала так, что костяшки побелели. Обида — штука тяжелая. Она копится, кирпичик за кирпичиком, пока стена не вырастет до самого потолка, и уже не пробраться через неё.
Кульминация-то, как водится, ночью случилась. У Сонечки температура подскочила, под сорок. Ребенок кричит, плачет. Лена, понятное дело, в панике. Скорую вызывает. А Тамара Викторовна из своей комнаты выходит — не помочь, нет.
— Опять этот крик! Спать мешаете! Не умеете ребенка воспитывать — не рожали бы!
— Мама, да вы что! — Лена вскрикивает. — У нее температура!
— Сама виновата, насквозь проморозила ребенка на своей прогулке.
Лена уже не слышала ничего, ребенка на руки, качает, шепчет что-то. А Игорь, я так представляю, в тот момент внутри у него что-то переломилось. Все его попытки договориться, все уговоры — в прах. Встал он между женой и матерью, лицо белое.
— Хватит.
Скорую вызвали. Приехали врачи, прошли в комнату. А Тамара Викторовна в прихожей стоит, смотрит на пол, следы от мокрой обуви. Вздыхает, с таким упреком, ледяным:
— Натоптали-то как… Свинство.
И тут Игорь обернулся. Голос у него стал таким стальным, что, наверное, сам испугался.
— Молчать. Ни слова больше.
Утром она их выгнала. Стояла в дверях своей комнаты, вся натянутая, как струна.
— Вон из моего дома! И ты, Игорь, — ты для меня больше никто.
Они уехали в тот же день. В свою квартиру, голую, с голыми стенами, с пылью после ремонта. Но Игорь потом рассказывал, смеясь и плача одновременно:
— Мы на матрасе спали, посуды нормальной не было, суп в кастрюле ели. А Лена ходила и гладила стены рукой. Говорила: «Наши». И светилась вся. Такое счастье, дядя Андрей, простое, человеческое. У себя.
Ну, а что Тамара Викторовна? Осталась одна в своей крепости. Гордыня — это такое одинокое чувство. Спустя полгода она тяжело заболела. Игорь к ней приходил, в больницу. Она отвернулась к стене.
— Уходи. Мне никто не нужен.
Он стоял в коридоре, смотрел в окно на тот же самый дождь. Говорил:
— Пустота внутри была — хоть вой.
Но назад дороги не было. Она сама сожгла все мосты. Умерла она в одиночестве. Так и не простив, не покаявшись. Как один умный человек говорил, обида — это яд, который пьешь в надежде, что отравится другой.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. Если захотите поддержать — буду знать, что стараюсь не зря https://dzen.ru/bolhoz?donate=true.