В нашем подъезде, на третьем этаже, жили Галина с Михаилом. Соседями они были спокойными, из тех, кого редко услышишь за стеной. А судьба у них вышла, с такой жизненной передрягой, что до сих пор в памяти всплывает. Историю эту я узнал от самой Галины в те короткие минуты, когда мы пересекались у почтовых ящиков или на скамейке у подъезда. Просто делилась, как делятся чем-то тяжёлым и ненужным, чтобы легче стало.
Галина — женщина с виду собранная, взгляд у неё прямой и ясный. Работала она мастером на швейной фабрике, целый день на ногах, народ в подчинении, ответственность. Михаил же, муж её, с лесопилки приходил раньше жены, помятый, в одежде, что пахла деревом и потом. Он был из тех мужчин, что молчаливы не от избытка мыслей. Добрый, в общем-то, малый, но какая-то в нём была ограниченность.
А в глазах у него — знакомое мне чувство, из моей же молодости бытующее: будто он в собственном доме на побегушках. Чувство это ядовитое, оно человека изнутри подтачивает. И не просто так это чувство сидело в нем постоянно.
Была в их жизни третья — Татьяна Викторовна, мать Михаила. Женщина видная, с манерами хозяйки жизни, хоть и жила в той же хрущёвке, этажом ниже. Заходила она к ним часто, будто проведать, а глаза так и бегали по квартире, выискивая, к чему бы прицепиться.
— Мужчина в доме — это голова. Всё должно через него проходить. А то у некоторых бывает: жена и добытчик, и хозяйка, а мужчина… на подхвате.
Галина в такие моменты молчала, смотрела в окно, и только пальцы её чуть плотнее сжимали край кружки. А Михаил хмурился, отводил взгляд. Слова матери, как иголки, вонзались в самое уязвимое место — в его мужское самолюбие, и без того пошатнувшееся.
Однажды встретил я Татьяну в магазине, так она мимоходом бросила: «Мой Миша — добытчик, ему лишь случай дай проявить себя. Не чета некоторым». Я так понял, что «некоторые» — это я, старый холостяк. Промолчал, разумеется. У всякого своя правда.
Помню, стал Михаил как-то оживленнее. Плечи расправил, глаза заблестели. Видно было — затеял что-то. Встречаемся:
— Все хорошо, Миша? — интересуюсь.
— Да вот, Андрей Сергеич, дело одно замутил, — оживленно говорит. — С пиломатериалами. С товарищами.
— Осторожнее бы тебе, друг, — говорю. — Дело-то нынче рискованное.
— Ничего, выкрутимся! — бодро отвечает. — Надо же когда-то начинать.
А начинать-то он стал, как потом выяснилось, с большого кредита. Взял в банке, Галине ни полслова. Видимо, мать уговорила, что так и надо, по-мужски. Хотел, значит, одним махом все проблемы решить, и уважение заслужить, и жену удивить. Желание понятное, хоть и безрассудное.
Нашёлся у него партнёр, якобы с клиентами, с налаженным сбытом. Дал Михаил ему денег. Месяц он ходил с горящими глазами, строил планы, как они с Галиной на море поедут, как машину новую купят. А потом партнёр этот испарился, словно его и не было. Оставил Михаила одного с кучей никому не нужных досок и долгом. Помню, увидел я его в те дни — постарел на десять лет. Лицо серое, глаза бегают. Сидит на той же лавочке, голову опустив, дымит одну за другой. Подошел я, присел рядом. Молчим. Потом он, не глядя на меня, говорит, голос у него сорванный, хриплый:
— Все пропало, Андрей Сергеич. Все до последнего.
— Как же так вышло-то? — спрашиваю.
— Да дали дураку рубль, вот и… — Он с силой затушил окурок. — И Галка… Как ей в глаза смотреть?
Кульминация случилась быстро. Просто пришло из банка платёжное уведомление. Застал я Галину в тот вечер у мусоропровода. Стоит, смотрит в окно на гаснущее небо, а в руках смятый конверт.
—Всё, Андрей Сергеевич, — сказала она ровным, удивительно спокойным голосом. — Всё рухнуло. И ведь не из-за денег. Деньги — дело наживное. А вот вера… её уже не вернёшь.
Она мне потом рассказывала, как это было. Вошла в комнату, положила бумагу на стол перед мужем. Он сидел, сгорбившись, и не смотрел на неё.
—Ты ради призрачного уважения своей матери поставил под удар нашу семью, — сказала она. — Ты не мужчина, ты мальчик на побегушках.
Она не стала платить за него. Она поставила перед ним выбор, жёсткий и честный, как сама жизнь.
—Или ты находишь вторую работу и сам всё выплачиваешь, или я подаю на развод. Я не могу и не хочу отвечать за твои долги.
Тут, конечно, вступила Татьяна Викторовна. Влетела к ним, вся в слезах и упрёках.
—Да как ты смеешь с ним так! Он же мой сын! Мы всё уладим, я помогу!
Галина, говорят, даже с места не сдвинулась. Подняла на неё тот самый прямой, ясный взгляд.
—Вы уже достаточно помогли, Татьяна Викторовна. Прошу вас, уйдите.
И выставила её за дверь. В один миг лишила её главного — власти и контроля.
А Михаил… Михаил сломался. Но сломался, чтобы собраться заново, уже по-другому. Устроился он на вторую работу, грузчиком в ночную смену. Видел я его однажды — шёл утром, серый от усталости, плечи опущены, но во взгляде появилось что-то новое, взрослое. Он молча работал, отдавал две зарплаты в банк, существовал на деньги жены. Жили они с Галиной в одной квартире, но словно через стену. Разговаривали мало, о необходимом только.
Шло время. Как-то раз встретил я его одного, купил ему кружку пива в ларьке у метро. Сидим, молчим.
—Тяжело? — спрашиваю.
—По-всякому бывает. Немного осталось, — ответил он, и впервые за много месяцев посмотрел мне в глаза.
Они не развелись. Не знаю, простила ли Галина его полностью. Доверие-то, разбитое вдребезги, склеивается медленно, и швы всегда остаются видны. Но я видел, как они как-то осенью вместе грибы солили на кухне. Словно два одиноких корабля после шторма, ещё покачиваясь на волнах, но уже держась рядом.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. Если захотите поддержать — буду знать, что стараюсь не зря https://dzen.ru/bolhoz?donate=true.