Три дня жители Казани несли цветы к 175-й гимназии, где погибли девять человек. Мы провели у стихийного мемориала много часов. Выслушали тех, кто не дождался детей из школы и тех, кто сам находился на волосок от смерти. Поговорили с учителями, с психологами, которые трое суток вытаскивали пострадавших из ада воспоминаний. Большинство собеседников не ругали власти, не искали виновных среди тех, кто не обеспечил школьную охрану, а на вопрос, кто виноват, разводили руками: «Разве стоит искать виноватых? Все равно ничего не изменится».
Как жить после теракта – в монологах жителей Казани.
В пятницу ученики казанской 175-й гимназии снова сели за парты. Не в своей школе, в соседней. Но последний звонок и выпускной вечер некоторые школьники хотели бы провести в стенах родного учебного заведения.
— Нам об этом сами ученики сказали, — поделилась одна из сотрудниц гимназии. – Так и заявили: «Нас с этой школой не только плохое связывает, было много хорошего».
Последний звонок в казанских школах прозвенит 22 мая. На восстановление здания 175-й гимназии остается неделя. В четверг там проводили следственные действия. К вечеру на территорию заехали огромные машины, вероятно, туда погрузили разбитые стекла, выломанные двери, сломанные парты.
— Уже новые окна установили. Нас заверили, что в ускоренном темпе все отремонтируют, — добавляет собеседница. – Думаю, успеют. После теракта власти стали гораздо быстрее выполнять обещания.
«Школьную одежду выбросили»
До теракта родители учеников 175-й гимназии общались друг с другом в школьных чатах. Вживую пересекались редко. После трагедии они познакомились ближе, здесь, на стихийном мемориале памяти погибших.
— Ваши там были?
— Были.
— А в каком они классе?
— В 7А.
— Мой в параллельном.
Так и сбивались люди в небольшие группки по своим классам. Не было только родителей 8А, того самого, где погибли дети.
— Некоторые из них приходили сюда, их сразу узнаешь: у них другие лица. Если в наших глазах страх, то в их взгляде он отсутствует, там боль и потерянность. Обычно они долго стоят у ворот школы и молча смотрят на выбитые двери, будто ждут, что оттуда выйдут их дети, — пояснила одна из мам.
Останавливаюсь около женщин, чьи дети учатся в начальной школе. Сын одной во втором классе. Вот ее монолог.
— Целыми днями реву. В тот день, когда все случилось, прибежала к школе, замерла там, как вкопанная, меня не могли двинуть с места. Я не понимала, что происходит, никак не получалось взять себя в руки. Меня трясли за плечо: «Он жив, успокойтесь». Я вроде понимала, а ноги будто приросли к земле. В этот же день к нам домой отправили психологов из поликлиники. Они оставили номер телефона: «Обращайтесь, если понадобимся». Мой сын в первый день трагедии молчал. Ни слова ни проронил. Только под вечер обнял меня: «Мам, в школе мой портфель остался, учебники, пенал новый. Когда сможем забрать?». Я не стала ему тогда говорить про погибших. Думала скрыть. Но он все узнал. Включил телевизор, а там новости. Я переключила, но о теракте по всем каналам говорили. Сын спросил: «Мам, а что такое теракт?» — он и слова-то такого раньше не знал. Я включила ему мультики. Вижу, он смотрит, а мысли его совсем о другом.
На следующий день он проснулся и вроде забылся. Я стала с ним на отвлеченные темы беседовать. А потом он ушёл в комнату. Захожу за ним, он сидит на полу, уставился в одну точку, погруженный в себя.
Обычно я его не балую, но тут потащила в магазин игрушек: «Выбирай, что хочет». Он головой мотает: «Ничего не хочу». Задержался лишь у отдела мягких игрушек: «По телевизору показывали, что к школе несут игрушки, зачем?». Пояснила, что в память о детях. Он взял плюшевого мишку: «Пойдем тоже отнесем». Вот мы и здесь.
К воротам школы подходят женщины с тяжёлыми пакетами. Достают несколько горшков с цветами. «Живые быстро вянут, а наши дольше простоят, может, кто рядом живет их будет поливать», — рассуждают между собой.
— А у наших в тот день физкультура была, после стрельбы ребята выбежали на улицу в спортивной форме, — продолжают беседу родители младших классов. — Почти все знакомые эту одежду потом выбросили, чтобы ничего не напоминало о теракте. А мы, дураки, оставили. Может, тоже стоило выбросить?
К группе присоединяются еще две женщины.
— Многие решили перевести детей в другую школу, — говорит одна из них. — Мы понаблюдаем за сыном, попробуем жить, как раньше. Спустя время я приведу его к школе, посмотрю на реакцию и тогда решу, оставлять его на следующий год здесь или нет.
— У меня сейчас проблема, не могу ребенка одного оставить даже в комнате, все время с ним, — признается одна из собравшихся. — Если куда-то надо выйти, то прошу бабушку посидеть или соседку. Не получается избавиться от дурных мыслей.
Мимо проходит девушка в черном платье, темная маска закрывает лицо. Ее под руки поддерживает отец: «Мы справимся. Как-нибудь. Надо потерпеть немножко».
«Задаю себе два вопроса: почему именно наша школа и зачем он это сделал»
К закрытым воротам школы каждые 10 минут подходят родители: «Когда же разрешат забрать вещи, нам сказали сегодня приходить. Пришли, а нас не пускают».
Молодые охранники пожимают плечами: «Не велено никого пускать пока следственные действия».
Через несколько часов полицейские нашли другое объяснение, стали отправляли всех родителей к учителям.
— Списывайтесь со своими классными, они вам дадут всю информацию по оставленным вещам.
— Наша классная умерла… — тихий голос в толпе.
Женщина в темных очках. В руках букет роз.
— Венера Султановна была классной руководительницей моей дочери. В тот день, она не вела урок у наших. Сидела в соседнем кабинете, проверяла дневники. Вышла на шум в коридоре… Дальше вы знаете. А нам здесь говорят: обращайтесь к классной…
Помимо родителей учитель русского языка Роман Гузенфельд пытается прорваться в здание школы.
— У меня там телефон, паспорт, ключи от дома – все осталось, — возмущается педагог.
Вокруг него собираются журналисты. Просят сказать пару слов на камеру.
— Я устал, уже и так мое лицо по всем каналам, пожалуй, хватит…
Быстро удаляется от корреспондентов. Через несколько метров замечает свою ученицу. Обнимает ее: «Яна, ты у нас молодцом держалась, все правильно делала». Что-то шепчет ей на ухо.
Яна – ученица 8Б. Она здесь с мамой Светланой и знакомой семьи.
— Спасибо вам огромное за наших детей, — благодарят взрослые учителя.
— Мы же за них отвечаем, — говорит педагог. — Поэтому будем дальше жить и помогать жить им. Сейчас должны закончить год, привести себя в порядок, занятия продолжатся в дистанционном режиме, вам все скажут. Пока-пока…
Мужчина уходит.
Я остаюсь с Яной и ее мамой.
— Осознание ужаса только сейчас пришло, поэтому я все время плачу, — начала девочка. — Среди погибших — Дамир, мы с детства дружили. Живем в частном секторе, так у нас огороды рядом. Когда его не стало, мама Дамира так сильно кричала. Покричит, потом две минуты тишины и снова в крик.
Яне тяжело даются воспоминания. Она одна из тех, кому потребовалась консультация психолога.
— Помощь нам оказывают в соседней 174-й школе, как раз сейчас оттуда возвращаемся, — продолжает школьница. — Больше часа беседовали со специалистом. Вопросы мне разные задавали: как все произошло, какие ощущения сейчас, еще спрашивали, какие вопросы я себе задаю…
— И какие вопросы ты задаешь?
— У меня два вопроса: почему именно наша школа и зачем он это сделал.
Обращаюсь к маме Яны, спрашиваю, как она пережила тот день.
— Яна позвонила мне с чужого номера, когда все случилось. У нее деньги на телефоне закончились. Я на тот момент находилась на работе, ничего не знала о случившемся. Не сразу поняла, что происходит. И тут же классная учительница написала в общий чат: «Дети в безопасности». Муж рванул в школу.
— Мам, я не хочу возвращаться в школу, — перебивает Яна. — Мы ведь даже с одноклассниками не встречались еще. Потому что страшно. Хотя психолог считает надо встретиться нам и проговорить события. Я каждую минуту думаю о том дне, не получается отвлечься. Смотрю новости и меня трясет. Я ведь, когда в классе сидела, думала, не выйду живой. Сейчас многие говорят, что охрана в школе плохая стала несколько лет назад. На самом деле, у нас на входе всегда пенсионеры сидели. А еще не во всех классах были установлены замки. Дверь в одну аудиторию учительница сама держала, пока дети в окно выпрыгивали. Хорошо, первый этаж.
Рядом стоит подруга семьи Гульнур.
— Я живу в одном доме с убийцей, — говорит женщина. — У нас в доме жильцы друг с другом не общаются. Если человек из соседнего подъезда, мы его даже не замечаем. Вот и стрелок так жил, что никто его не запомнил. Может, если бы люди не были такими равнодушными, то обратили внимание на какие-то его странности. А сейчас и рассказать-то вам про него нечего.
«Все соболезнования для показухи»
Недалеко раздаются крики.
— Почему вы фамилии погибших не написали, список не вывесили. Зато устроили здесь показуху, чиновники на камеру так красиво и правильно все говорят, а к нам даже не подошли. Зачем поставили пустой постамент без фотографий наших детей? Написали «скорбим», а по кому скорбите?
Женщина в возрасте отчитывает молодого полицейского, который стоит за забором школы около постамента с надписью «Скорбим».
— Моя племянница училась в 8А классе, ее звали Алиса. Она умерла мгновенно, но нас никто не оповестил об ее гибели, — рассказывает пенсионерка. — Мы столько ее искали. Сначала нас отправили в одну больницу, потом в другую. Думали, может она без сознания, не смогла назвать фамилию. Вот так полдня жили надеждой. Потом нам кто-то сказал, что она осталась в школе, как и ее подруга. Мы, в свою очередь, передали информацию другим родителям о смерти их детей. Разве так можно? Затем нас отправили за телом: «Идите в морг и забирайте» и снова ни слова соболезнования, — женщина не сдерживает эмоций. — Еще обидно, что никто не позвонил из школы: ни директор, ни учителя. Ни одного человека из гимназии не было на похоронах. Давайте я про нашу девочку расскажу. Алиса была единственная дочка в семье. Ее отец всегда в школу провожал, даже когда она выросла. И сейчас он каждый день сюда ходит, цветы носит. Почернел весь от горя. Вот так отвели ребенка в школу, а забрали из морга. А то, что по телевизору красиво говорят – сплошная показуха. Посмотрите, за три дня здесь даже не вывесили список погибших. Я уже несколько раз прошла вдоль всего мемориала, читаю все записки, которые здесь оставляют, ищу, может, где бумажка с имена затерялась. Вот оставляют плакаты с надписью: Кемерово, Узбекистан с вами, а списка нет. Охранник сказал, что закончатся траурные мероприятия и списки появятся, мол, не успели еще подготовить. Я думаю, пройдут мероприятия, о списках тем более забудут.
Рассказываю собеседнице, что после каждой трагедии родственники, друзья погибших, сами оставляют фотографии на мемориале. «Для нас это первая трагедия, я и не знала», — удивляется женщина.
Через полчаса она принесла на мемориал два листка А4. На каждом голубым фломастером вывела имена погибших из 8А класса. Один листок приклеила скотчем у ворот школы, второй чуть в стороне. На прощание бросила дежурным полицейским: «Наши дети погибли геройски под пулями в мирное время. А вы даже про списки забыли. Эх, вы…».
«Кто же нам денег на серьезную охрану выделит»
В соседней школе №174 все дни после трагедии работают психологи. Помощь потребовалась ученикам, родителям и учителям гимназии, где произошёл теракт.
— Я раньше работала в 175-й школе, потом перешла сюда, — разговорилась сотрудница кухни. — Моя родственница в той самой гимназии социальным педагогом трудится, а ее дочка там учится. Теперь ребенок категорически отказывается возвращаться в школу, мама думает увольняться, ведь она сейчас мимо школы не может пройти, сразу в слезы, трясет ее. Теперь обходит ее. Я сама в той гимназии многих знаю. И раненого мужчину, которого сейчас почему-то называют охранником. На самом деле, никакой он не охранник, всегда по хозяйственной части был, если что-то отремонтировать надо. А на охрану деньги действительно до пандемии собирали с родителей. Правда, нанимали всегда пенсионера, дети его дядей Славой звали. У него там внучка учится.
У ворот школы на улице сидят две учительницы: «Нам велено караулить, чтобы посторонние не прошли».
— Говорят, во всех школах проверки начались, охрану серьезную обещали всем организовать. А вы тут вместо чоповцев сидите.
— Так денег из бюджета не выделили, кто же нам серьезную охрану даст? Скорее всего, поговорят и забудут.
У школы тормозит машины. «Откройте ворота, замминистра образования приехал», — кричат учителям.
Выходит, солидный мужчина в костюме. Прошу его поговорить.
— Я не по этим делам, — бросает на ходу.
— А по каким?
— Я по хозяйственной части. Гостей из Москвы надо в аэропорт отвезти, они сейчас все здесь.
Тем временем из школы выходит толпа женщин-психологов. Их собирали со всей республики на семинар. В дальнейшим им предстоит работать с пострадавшими в теракте.
— Безусловно, стресс скажется на способностях детей, не представляем, как 11 классы справятся с выпускными экзаменами… Извините, но с прессой нам не рекомендовали делиться какими-то деталями, — признается одна из психологов.
Прохожу в здание школы. На охране — женщина в возрасте. На рукаве эмблема ЧОПа. Объясняет, что психологи все заняты, поговорить пока не удастся.
Рядом с ноги на ногу переминается брутальный мужчина с сумкой и рацией: «Приехал сюда из Уфы, когда узнал, что требуется помощь психологов. Я специалист по критическим ситуациям, работал после терактов, восстанавливал ветеранов боевых действий. А мне сказали, что я не подхожу. Выгнали меня. Наверное, внешне не понравился или подозрительным показался. Ладно, поеду обратно, психологов здесь, видимо, и без меня хватает».
Ухожу вместе с ним.
У ворот спрашиваю у учителей, которые караулят школу, знают ли они что-то о стрелке Галявиеве.
— Мы все, учителя, ездили на похороны нашей погибшей коллеги Венеры. О трагедии там много говорили, а вот об убийце никто ничего не сказал. Вообще его не обсуждали. Зачем?
Возвращаюсь к мемориалу. Обстановка здесь по-прежнему спокойная. Вспоминаю кемеровскую трагедию «Зимней Вишни», где целый город поднялся на митинг, мужчины не сдерживали эмоций, а женщины выли в голос.
— Я боялась сюда ехать, думала, люди не станут сдерживаться, — признается психолог, которая дежурит на мемориале. — Но за все эти дни произошел всего один инцидент. Отец погибшей девочки не сдержался, стал обвинять власти в случившемся. Мы его отвели в сторонку, поговорили, он быстро успокоился. Как-то не сердится народ на чиновников. Поймите, сейчас все находятся в острой стадии стресса, не до разборок тут. Но наступит лето, дети уйдут на каникулы, всех отпустит ситуация. Но люди еще не знают, что самое страшное их ждет впереди, когда в сентябре придется вернуться в школу. Вот тогда и взрослых, и детей накроет болью с новой силой.
К вечеру народу около гимназии становится больше. Неожиданно раздается хлопок. Взрослые вздрагивают. Оглядываются. В тишине раздается детский голос: «Мам, ты что испугалась, это же просто шарик лопнул»…
