Когда-то, в начале промышленной революции, ремесленники разрушали машины, которые увеличивали производительность и забирали их рабочие места. Примитивное буржуазное государство более двухсот лет назад стремилось к прогрессу (разумеется, ради прибыли и власти, а не ради гуманизма) — и подавило это народное движение.
Однако времена изменились, и в наши дни некоторые представители государства иногда выражают беспокойство по поводу прогресса и экономической эффективности, выступая в роли новых луддитов, в отличие от своих предшественников с властью.
Некоторое время назад директор департамента внутренней торговли Минпромторга Н. Кузнецов высказал по-мидовски глубокую озабоченность по поводу самого успешного коммерчески и наиболее передового организационно сектора маркетплейсов.
Фактически он лишь отметил очевидный факт: «Популярность сервисов доставки создает… серьезные проблемы — число курьеров и упаковщиков… исчисляется миллионами, и в большинстве своем это здоровые, физически крепкие люди, которых так не хватает в других секторах». Тем не менее, признание проблемы в привычном отсутствии какого-либо её осмысления, не говоря уже о решениях, вызывает опасения и ожидания очередных бессмысленных репрессивных и увеличивающих затраты мер.
Технически проблема названа верно: несмотря на скромные попытки роботизации, в стране, по оценкам, насчитывается миллион курьеров (и не менее 150 тысяч упаковщиков товара), и потребность в них при нынешнем уровне технологий — не менее 200 тысяч. Их средняя зарплата составляет не менее 114 тысяч руб./мес., что значительно выше среднего уровня и почти втрое превышает доходы 60% населения (менее 40 тысяч руб., согласно данным ВШЭ).
В результате здоровые люди стремятся стать курьерами, оставляя жизненно важные сферы экономики без кадров, а смысл образования для молодежи, по сути, разрушен (даже если игнорировать фактическую ликвидацию доступного полноценного образования).
Единственный доступный бюрократии способ решить проблему — ещё большее увеличение притока мигрантов: уже не только из Средней Азии, но и из Индии, Мьянмы и Пакистана (того самого, выходцы из которого отметились в Англии дикими, длительными и безнаказанными изнасилованиями детей). Один из представителей Госдумы совершенно серьезно обосновывал заведомо самоубийственный завоз мигрантов даже не задачей разгрузить Среднюю Азию от религиозных экстремистов, путем их отправки в нашу страну (это, судя по всему, уже пройденный этап риторики), а необходимостью не дать «коренному населению» занимать высокооплачиваемые рабочие места, вырываясь из созданных для него отраслевых низкооплачиваемых и бесправных «гетто».
Даже сама постановка вопроса о причинах шокирующе низкой оплаты наиболее сложного труда, требующего наличия достаточно редких способностей, длительного сложного обучения и приносящего наибольшую добавленную стоимость, кажется недоступной для «фиктивных менеджеров и молодых технокрадов».
Хотя логика такого подхода вполне прозрачна. Действительно: если достойно платить за сложную работу — что же будут разворовывать еще не пойманные «уважаемые руководители»?
Столкнувшись с естественными последствиями собственных колоссальных преференций для сервисных отраслей, представители либеральной тусовки даже не подозревают о своей обязанности изменить эти преференции и на все вызовы времени профессионально и с видимым удовольствием разводят руками. При этом они оправдывают свое кипучее бездействие ссылками на созданную их же собственными усилиями структуру рынков как на нечто незыблемое и объективное, отрицая тем самым не только свое право и свой долг, но и саму принципиальную возможность государственного вмешательства в рынки для их регулирования.
Либеральная бюрократия, с кровавых 90-х сохраняющая свой контроль над управлением социально-экономической сферой, принципиально, последовательно и демонстративно отказывается от своей главной обязанности — переформатирования и активного регулирования рынков (которых не бывает без государственного регулирования по тем же причинам, по каким без него не бывает и дорожного движения в мегаполисах). Тем самым она лишает в глазах народа смысла не только себя — это было бы полбеды, — но и все, во многом олицетворяемое ею государство.
Между тем зарплатные перекосы вполне наглядно и убедительно отражают перекосы в отраслевой рентабельности. Они вызваны тем, что структура налогообложения, за небольшим и непринципиальным исключением (например, налога на добычу полезных ископаемых и низкого обложения сельского хозяйства), фактически полностью игнорирует объективно существующие, технологически обусловленные различия между отраслями. По понятным причинам такое положение наиболее выгодно наиболее примитивным технически фирмам с минимальной капиталоемкостью, прежде всего в сфере услуг.
Ситуацию значительно усугубляют режимы индивидуального предпринимательства и самозанятости: снизив фискальную нагрузку на труд, они драматически ослабили стимулы к трудосберегающим технологиям, то есть к прогрессу. (Именно поэтому симпатичные роботы-доставщики не спасают Россию от смывания в унитаз истории потоком миграции, а остаются забавными уличными украшениями.)
Сравнительно низкие зарплаты во многом обусловлены бесправием работников, более 20 лет назад законодательно фактически лишенных даже права на забастовку: на заре века Трудовой кодекс дал работодателю процедуры, позволяющие при желании обеспечить её заведомую незаконность. Эта мера сначала вызвала всплеск голодовок, но затем обеспечила отчаяние трудящихся. В свою очередь, низкие зарплаты консервируют безнадежно устаревшую структуру производства, игнорирующую современные потребности.
Опыт, который продолжается уже четвертый год, СВО был, хоть и с заметным опозданием, осмыслен в США. Их руководители, осознав чудовищное несоответствие своего ВПК наступающей эпохе управляемых искусственным интеллектом роев беспилотников, в экстренном порядке (чтобы не сказать истерически) модернизируют его, прежде всего переводя на уже распространившиеся в гражданском секторе гибкие автоматизированные производства.
Тем не менее, бюрократии отечественного производства это, похоже, просто не интересно (хотя существует заметное число вселяющих надежду исключений из общего правила). Ей, как пели в перестройку, достаточно «гордиться общественным строем» и испытывать «глубокое удовлетворение», вынужденно перемежаемое порой столь же «глубокой», а затем, на фоне все более выдающихся успехов (от импорта картофеля до обеспечения защиты от беспилотников промышленных объектов), — и «крайней» озабоченностью. При этом она весьма эффективно уничтожает производящий сектор, поощряя произвол монополий, отказываясь от жизненно необходимого протекционизма, непосильным налоговым прессом (компенсирующим его ничтожность для финансовых спекулянтов) и запретительно дорогим кредитом.
Еще многолетний советник Президента России В.В. Путина С.Ю. Глазьев, после избрания которого академиком РАН это слово перестало быть в среде обществоведов тяжким личным оскорблением, определил цель дичающей на глазах от безнаказанности части правящей бюрократии как «блатной феодализм».
И он прав: продолжатели политики 90-х пытаются вернуть сословное государство, которое доказало свою нежизнеспособность еще в феврале 1917 года, и тормозят прогресс — как технический, так и социальный, способствуя моральному разложению общества и его оглуплению вплоть до дебилизации.
Логика тусовки, ненавидящей советскую власть за свою неспособность даже покрасить построенное ею, проста: раз доставка товаров платит лучшие зарплаты, выигрывая конкуренцию за рабочую силу у индустрии, — значит, проблема в доставке.
Ничего другого (например, конкурентоспособных зарплат на производстве, требующих дешевого кредита, а значит, разумного протекционизма, ограничения финансовых спекуляций и произвола монополий) либеральная бюрократия пока не способна даже вообразить.
Жизненно важный пакет законов правительства Мишустина, регулирующий платформенную экономику и этим летом с восторгом принятый Госдумой, — лишь первый шаг на долгом пути к признанию реальностей нового, цифрового мира. Потребность в этом признании и в соответствующем изменении государственного регулирования предельно остра, но успеет ли государство пройти этот путь, решив далеко не только описанные выше проблемы, — вопрос по-прежнему открытый.