Я наблюдал всю эту историю с самого начала. Сначала она казалась обычной бытовой — как у многих. Молодые поженились, родили сына, жили скромно, но ладно. Квартира досталась от матери Дмитрия — Валентины Петровны. Тогда она казалась щедрой, и отзывчивой:
— Пусть у молодых будет своё гнездо.
Я помню, как они переезжали — Светлана мыла окна, Дмитрий носил коробки, а Валентина Петровна сидела на табуретке и давала указания, где поставить диван. Уже тогда в её голосе звучала эта особая нотка — не свет, а распоряжение.
— Главное, что всё по-людски. Не как у твоей матери, — говорила она Светлане, и та кивала, сжимая губы.
Двадцать лет пролетели, как вода между пальцами. Квартира у Светланы стала настоящим местом притяжения. Там всё имело своё место: на подоконнике стоял большой фикус, в углу — кресло с вышитым подлокотником, из кухни тянуло всякой выпечкой. Я заходил к ним изредка, по-соседски, на минуту, но уходил не сразу — в таких домах чувствуешь спокойствие.
Валентина Петровна жила отдельно, хотя появлялась часто. То принесёт пирожное, то фрукты. И, вот, сидит она за столом, рассказывает новости о дочке Вере — та вышла замуж, уехала, потом вернулась, проиграв бой другой, но не признавая своего поражения.
Однажды вечером я встретил Светлану у мусорных баков — она стояла с пустым ведром, и не двигалась.
— Андрей Сергеевич, — сказала, — вы ведь всё знаете… Валентина Петровна сегодня сказала: «Я отдаю дочери вашу квартиру. Пожили, и хватит».
Она произнесла это спокойно, как будто говорила о погоде.
Позже оказалось, что дарственная была оформлена с правом пожизненного проживания самой свекрови. Формальность, о которой тогда никто не думал. Формальность, которая спустя годы обернулась большими неприятностями.
Вера с дочерью въехали через неделю. Без разговоров, без просьб. Просто привезли вещи, разложили по полкам, повесили своё бельё на балконе.
— Мам, ты же обещала предупредить, — сказал Дмитрий.
— Не обязана, — ответила Валентина Петровна. — Квартира моя, и я распорядилась, как посчитала нужным. Вере сейчас сложнее, чем вам.
Светлана пыталась держаться. Готовила, стирала, молчала. Вера ходила как хозяйка, переставляла вещи, делала замечания.
— У вас всё как-то старомодно, — сказала она, снимая со стены фотографию Лёши, сына Светланы. — Надо обновить интерьер.
Дмитрий опустил глаза. Он и раньше не умел противостоять матери, а теперь и вовсе будто потерял голос.
Однажды вечером я встретил его на скамейке у подъезда. Он сидел с сигаретой, хотя не курил года два.
— Как ты? — спросил я.
— Да как… Живу в собственном доме, но чувствую себя квартирантом, — усмехнулся он. — Света злится, Вера командует, мать довольная ходит. Я между ними, как школьник между двумя училками.
Он говорил без злобы, устало, как человек, которому всё понятно, но изменить уже нечего.
Светлана держалась дольше, чем я думал. Она пыталась договориться, объяснить, что так нельзя.
— Мы же семья, Валентина Петровна, — говорила она.
— Семья — это когда слушают старших, — отвечала та. — Ты забыла, кто тебе дом дал.
Через два месяца Светлана ушла. Благо, Лёшка успел поступить в институт и жил уже в общежитии. Она собрала сумку, документы и сказала Дмитрию только одно:
— Я всё поняла. Ты никогда не был хозяином ни в доме, ни в своей жизни.
Он не удерживал. Только тихо сказал:
— Прости, я не справился.
После её ухода в квартире начались перемены. Вера водила гостей, они смеялись громко, не замечая, как от смеха дрожали стены. Дочь носилась по комнатам, захватывая пространство игрушками. Дмитрий поначалу возвращался поздно — ссылался на работу, на отчёты. Потом перестал и это объяснять. Просто снял комнату, взял пару рубашек, уехал, оставив ключи на подоконнике рядом с чашкой, из которой когда-то пил чай с женой.
Валентина Петровна осталась с дочерью и внучкой. Говорят, довольна. Только на лавочке под окнами теперь никто с ней не сидит. Люди здороваются коротко — и отходят.
Светлана сняла однушку рядом с работой. Гасит кредит. Лёша, сын, помогает матери, чем может. Он перестал общаться с бабушкой — сказал, что для него её больше нет.
Я иногда захожу к ним на чай. Всё у Светланы аккуратно, но глаза другие — будто часть света ушла навсегда.
Недавно она сказала мне:
— Андрей Сергеевич, я ведь столько лет считала, что семья — это опора. А оказалось — это чужие люди, которым удобно быть рядом, пока ты им полезен.
Я ответил:
— Там, где расчёт важнее любви, всегда будет пусто.
Она улыбнулась, но в её улыбке не было ни грусти, ни злости — только усталость.
Через год Дмитрий уехал. Говорят, в другой город, на севере устроился. Писал сыну пару раз, потом перестал. Соседи пересказывают, что продал машину, чтобы расплатиться с долгами, и теперь живёт в общежитии. А Валентина Петровна всё так же живёт в своей квартире с дочкой Верой, поливает цветы и гордится тем, как «всё предусмотрела заранее».
Ваш лайк — лучшая награда. Если захотите поддержать — для меня это будет знаком, что стараюсь не зря https://dzen.ru/bolhoz?donate=true.