Была у меня знакомая пара, моложе меня на добрых два десятка лет. Жили в одном подъезде. Анна и Максим. Он — свой небольшой строительный бизнес имел, она — интерьеры для людей делала. Жили тихо, без скандалов, что в наших стенах редкость. Я их иногда встречал в лифте: он — замкнутый, в себе, взгляд куда-то в сторону; она — приветливая, улыбка легкая, но в глазах, присмотришься, какая-то незаметная грустинка, будто ждет она чего-то, что все никак не случится.
И случилось. Как-то раз, осенним вечером, возвращаюсь я домой, слышу на лестничной клетке шаги — тяжелые, неровные. Поднимаюсь — а это Максим, стоит у своей двери с чемоданом, лицо бледное, искаженное, смотрит на ручку, будто впервые ее видит.
— Что, ключ потерял? — спрашиваю.
Он ко мне поворачивается, и вижу я в его глазах такую пустоту, будто из него все живое вынули.
— Андрей Сергеевич… — начинает он и обрывает. Потом вдруг коротко, отрывисто: — Она меня выгнала.
Я промолчал. Что тут скажешь? Стою, жду. А он, глядя куда-то мимо меня, в стену, говорит:
— Сказала… Сказала, что я женился на ней из жалости.
Тут дверь за его спиной приоткрылась, и в щели я увидел Анну. Не плачущую, не растрепанную. Стоит прямо, лицо спокойное, только взгляд… будто выжженный.
— Простите, Андрей Сергеевич, за беспокойство.
И дверь закрылась. Тихо, но так окончательно, будто гробовую крышку прибили. Максим вздрогнул, схватил чемодан и пошел вниз по лестнице, не оглядываясь. А я так и остался стоять, слушая, как его шаги затихают в подъезде.
Позже, уже из ее рассказов, да из его редких, пьяных откровенностей, сложилась у меня в голове вся эта история. Как мозаика из осколков.
Они пятую годовщину свадьбы отмечать должны были. Анна, я знаю, готовилась. Видел я ее днем в магазине, покупала что-то к столу, вино его любимое. Глаза сияли.
— Пять лет, Андрей Сергеевич, — говорит, — как один день.
— Поздравляю, — ответил я.
А она улыбнулась: — Кризисы, говорят, в это время бывают. А мы переживем.
Вечером того же дня я читал книгу у себя в комнате, и услышал грохот. Звонкий, резкий, будто посуду целый сервиз на пол уронили. Я даже вздрогнул.
На следующий день я Анну встретил. Вышла она за почтой.
— Все нормально, Андрей Сергеевич, — сказала она сухо, прежде чем я спросил. — Все разрешилось.
И с холодным взглядом вышла на улицу.
А разрешилось это так. Ждала она Максима, стол накрыла, свечи зажгла. Вошла она в роль жены, готовой праздник любви создать. Он пришел — и сразу весь ее карточный домик одним дуновением снес.
Он вошел усталый, мрачный. На стол, на свечи взглянул равнодушно.
— Устал, — говорит, — Аня, садись. Надо поговорить.
Она, чувствуя холодок, шутку какую-то попыталась сказать, отогреть его.
Он оборвал:
— Хватит. Не до шуток.
И выложил:
— Не могу я так больше. Моя судьба должна была сложиться не так. Наша свадьба… это была ошибка.
Она онемела. Сидит, не дышит. Он смотрит в окно, продолжает:
— Ты в тот год после смерти матери, после расставания с тем парнем… Вся разбитая была. Ко мне привязалась. Я видел — как ты страдала, не смог тебя одну оставить. И пожалел. Вот и вся причина. Женился на тебе из жалости.
Он это высказал, и, наверное, ждал, что она рыдать начнет, к нему кинется, умолять станет. Ждал, что его, благодетеля, будут упрашивать остаться. Но случилось обратное.
Она встала. Медленно. Голос у нее стал громкий, ровный, без единой нотки дрожи.
— Жалость? — переспросила она. — Пять лет. Моих пяти лет жизни оказалось достаточно для твоей жалости.
Отошла к окну, постояла, глядя на огни города. Потом повернулась. И в глазах у нее он увидел не слезы, а холодный гнев.
— У тебя час, Максим. Собери свои вещи и уходи. Из моего дома. Из моей жизни.
Он опешил. Расклад в его голове сломался.
— Ань, подожди, ты не так поняла… — забормотал он, отступая.
Но она уже достала его старый чемодан из гардероба, поставила посреди гостиной.
— Пятьдесят девять минут, — произнесла она, взглянув на настенные часы.
Он потом, пьяный, мне рассказывал, как собирал вещи под ее взглядом. Как она стояла в дверях, молчаливая, неподвижная, будто из мрамора высеченная. Он швырял в чемодан рубашки, бормотал что-то про истерику, про ненормальность, пытался злостью прикрыть свое унижение, свою растерянность. А она просто смотрела. Смотрела, как рушится мираж, в котором она прожила пять лет.
Когда он, наконец, вывалился на лестничную площадку, обернулся, хотел еще что-то сказать — последнее слово, уколоть, — она его опередила. Сказала так, что каждое слово врезалось в память:
— Никогда никого не жалей, Максим. Это — самое страшное оскорбление, которое ты мог мне нанести.
Дверь закрылась. Щелкнул замок. Он остался один в прохладной темноте подъезда, с чемоданом в руке, с этой фразой в голове.
Анна же подошла к праздничному столу. Глянула на торт, вино, свечи. Наклонилась, задула каждую. Потом взяла за край скатерть — крахмальную, нарядную — и резким движением руки стянула ее на пол. Тарелки, бокалы, его любимая бутылка вина — все полетело на пол, разбилось, смешалось в один грохочущий, звонкий звук. Этот звук стал точкой. Концом одной жизни и началом другой.
Прошло с тех пор несколько лет. Анна переехала, квартиру продала. Говорят, офис начала снимать, преуспевает. Изредка вижу ее в соцсетях — улыбка та же, приветливая, но та грустинка в глазах исчезла. Словно камень с души сняли.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. 🔔 ЧИТАТЬ ЕЩЕ 👇