Дело было поздней осенью. Дождь стучал в окно целыми днями, не переставая, и этот монотонный стук, кажется, навсегда вписался в ту историю, о которой я хочу рассказать. Касается она моих соседей, вернее, соседки — Людмилы. Женщине было за пятьдесят, работала она продавцом в ночном магазине, выходила в смену, когда весь город спит. Муж её, Иван, инженер на заводе, человек в общем-то неплохой, но, как это часто бывает, привыкший, что жизнь течёт по заранее начерченным линиям. И всё бы ничего, пока не случилась беда с его матерью, Анной Семёновной.
Старушка, лет восьмидесяти пяти, жила одна в деревне. Случился у неё инсульт, лёгкий, но достаточный, чтобы стало ясно: одной ей больше не справиться. Иван, недолго думая, принял решение: маму забрать к себе. Сестра его, Ольга, живущая в том же городе, только вздохнула с облегчением: «Спасибо, Ваня, что берёшь. У меня же квартирка маленькая, да и муж не поймёт».
Так Анна Семёновна появилась в их доме. И с этого момента прежняя жизнь Людмилы кончилась.
Всё легло на её плечи. Днём, после ночной смены, вместо того чтобы выспаться, она должна была ухаживать за свекровью: кормить, умывать, менять памперсы, вывозить на коляске на прохладный осенний воздух. Иван же, приходя с работы, лишь кивал из дверного проёма: «Как мама?» И удалялся в гостиную, к телевизору.
Я видел, как она шла рано утром, возвращаясь с работы. Лицо бледное, под глазами синие, глубокие тени. Она шла кое-как, почти не поднимая ног. Как-то раз я помог ей донести до подъезда тяжёлые пакеты с продуктами и пачками памперсов.
— Спасибо, Андрей Сергеевич, — пробормотала она, и голос её был пустым, без интонации.
— Людмила, да вам самой помощь нужна. Надо же и о себе думать.
Она горько усмехнулась, коротко, беззвучно.
— Кто ж подумает-то? У всех свои дела. Иван — на работе устаёт. Ольга… та вообще только по праздникам наведывается, покритиковать, да дать советы.
Люда пыталась говорить с Иваном. Спокойно, по-хозяйски.
— Ваня, я больше не могу. Я падаю. Давай наймём сиделку, хоть на несколько часов в день. Или… или рассмотрим хороший пансионат. Специализированный. Где за ней профессионально ухаживать будут.
Реакция была мгновенной и оглушительной. Иван смотрел на неё, будто она предложила выбросить маму на улицу.
— Ты с ума сошла?! Сдать родную мать в дом престарелых?! Да я такого даже слушать не буду! Это же мать!
В голосе его звенела не столько любовь, сколько страх перед тем, что скажут люди, а особенно — сестра Ольга.
Ольга, узнав о разговоре, примчалась в тот же вечер. Не чтобы помочь, а чтобы учить.
— Людмила, как тебе не стыдно даже думать о таком! Маму в приют! Да мы тебя за это всем роднёй проклянём! Ты просто эгоистка, тебе свои удобства дороже!
Людмила молча слушала, глядя в стол. Она не стала спорить. Что можно сказать человеку, который приезжает раз в две недели на час, чтобы поцеловать маму в щёку и сказать: «Ой, какая ты у нас несчастная»?
Она продолжала тянуть лямку. Ночью — работа, днём — неподъёмный, монотонный, физически и душевно изматывающий уход. Иван словно не замечал её истощения. Он видел лишь, что мама чиста, накормлена, и этого было для него достаточно. Он жил в уверенности, что так и должно быть, что это — естественный порядок вещей, женская доля.
Кульминация наступила страшно. Людмила, пытаясь одна, без помощи, пересадить Анну Семёновну с кровати в кресло, почувствовала в спине резкую, обжигающую боль. Она не упала, а как-то медленно и нелепо сползла на пол, рядом с кроватью свекрови. Та смотрела на неё пустыми, ничего не понимающими глазами.
Иван, пришедший с работы, растерянно метался по квартире. Он не знал, как сменить памперс, как приготовить кашу, как дать лекарство. Его уверенный мир рухнул в одночасье, обнажив беспомощность.
Врач в поликлинике, осмотрев Людмилу, вынес суровый вердикт: сорвана спина, полный покой, постельный режим минимум на две недели. Никаких подъёмов тяжестей, никакого напряжения.
— Но у меня… больная свекровь, — тихо сказала Людмила.
— Если вы сейчас не отлежитесь, — сухо ответил врач, — следующая остановка — операционный стол. А там и до инвалидности недалеко.
Дома царил хаос. Иван, с перекошенным от ужаса лицом, пытался справиться с матерью. Грязь, беспорядок, беспомощность. Он позвонил сестре.
— Оля, тут катастрофа! Люда слегла! Надо маму к тебе перевезти на время!
В трубке послышалось смущённое бормотание.
— Вань, ты же знаешь, я не могу. У меня квартира маленькая, муж… да и я не умею с лежачими. Это такой труд… Ты сам справишься, я в тебе не сомневаюсь.
Иван положил трубку и сел на стул в прихожей, опустив голову на руки. Впервые он увидел ситуацию не как абстрактную «проблему», а как конкретную, физическую катастрофу, в центре которой — его больная жена и беспомощная мать.
Людмила лежала в своей комнате. Боль была острой, но в голове, наконец, прояснилось. Она слышала суету за дверью, растерянные шаги мужа, тихое бормотание Анны Семёновны. Когда Иван, похудевший за два дня, зашёл к ней с чашкой бульона, она посмотрела на него спокойно. В её взгляде не было ни злобы, ни упрёка — только окончательная, бесповоротная решимость.
— Иван, — сказала она тихо, но очень чётко. — Я больше не буду ухаживать за твоей матерью. Ни завтра, ни через две недели. Никогда.
Он открыл рот, чтобы возразить, но она подняла руку, останавливая его.
— Молчи и слушай. У нас есть два варианта. Первый: мы вместе, сообща, ищем и оплачиваем профессиональное решение. Или хорошая сиделка с проживанием. Или тот самый специализированный пансионат, который ты так боишься назвать. Всё обсуждаем, выбираем, едем смотреть. Вместе.
— А второй? — хрипло спросил Иван.
— Второй: я подаю на развод. И съезжаю отсюда. Ты остаёшься здесь один. Со своей матерью и «сердобольной» сестрой. Выбирай.
Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Сказано было достаточно.
Иван вышел из комнаты. Он долго сидел на кухне в темноте. Думал. Вспоминал последние месяцы: измождённое лицо жены, её молчаливое отчаяние, собственный страх перед уходом, нелепые отговорки сестры. Он мерил шагами эту маленькую вселенную хаоса, в которую превратилась его упорядоченная жизнь. И делал выбор. Не между матерью и женой. А между фасадом благополучия и реальным спасением всех троих.
На следующее утро он пришёл к Людмиле.
— Будем искать пансионат, — сказал он просто. — Хороший. И сиделку на первое время, пока ищем. Я договорился с работы, возьму отпуск. Сам всё обзвоню, объеду.
Людмила кивнула. Ничего больше не сказала.
Сейчас Анна Семёновна живёт в частном пансионате, недалеко от города. Чистая комната, постоянный уход, врачи. Иван и Людмила навещают её каждое воскресенье. Они привозят домашнее печенье, сидят с ней, разговаривают. И видят — ей спокойно. А главное — видят друг в друге не тюремщиков и заложников, а снова мужа и жену.
Как-то раз, встретив её у подъезда, я спросил:
— Ну как, Людмила, жизнь наладилась?
Она улыбнулась. Лёгкой, невесомой улыбкой, которой я не видел у неё очень давно.
— Налаживается, Андрей Сергеевич. Я, наконец, поняла одну простую вещь. Иногда самое милосердное — это не жертвовать собой до самого конца. А найти такое решение, чтобы всем было по силам. И иметь смелость на нём настоять.
И в этих её словах был весь смысл этой истории. Право на собственную жизнь — не эгоизм. Это основа, без которой любая жертва становится бесплодной и разрушительной.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. Читайте новый рассказ — Свекровь пыталась важничать и мешала жить, пока моё терпение не иссякло.