Всё начиналось, как и в прошлом году, с его виноватого, но твёрдого взгляда где-то за две недели до Нового года. — Тань, Виолетта звонила. Сказала, что Джорджу хочется встретить Новый год с отцом. Они приедут к нам. Ненадолго, только одна ночь, за столом посидят с нами. Я и подарок ему купил. Ты же не против? Против она была всегда. Но возражать было бесполезно. Любая её попытка сказать: «А может, в этот раз ты встретишься с ними один в кафе на праздниках? Или к ним зайдёшь просто поздравить?» — наталкивалась на одну и ту же стену из манипуляций и упрёков. — Ты что, хочешь, чтобы мой собственный сын меня возненавидел? Чтобы он думал, что у его отца новая семья, а для него места нет? — Сергей смотрел на неё с таким искренним страданием, будто она предлагала ему бросить ребёнка в лесу. — У него сейчас переходный возраст. Ему важно чувствовать, что папа его не бросил. И Татьяна сдавалась. Потому что любила его. Потому что надеялась, что когда-нибудь это прекратится. И вот наступало 31 декВсё начиналось, как и в прошлом году, с его виноватого, но твёрдого взгляда где-то за две недели до Нового года. — Тань, Виолетта звонила. Сказала, что Джорджу хочется встретить Новый год с отцом. Они приедут к нам. Ненадолго, только одна ночь, за столом посидят с нами. Я и подарок ему купил. Ты же не против? Против она была всегда. Но возражать было бесполезно. Любая её попытка сказать: «А может, в этот раз ты встретишься с ними один в кафе на праздниках? Или к ним зайдёшь просто поздравить?» — наталкивалась на одну и ту же стену из манипуляций и упрёков. — Ты что, хочешь, чтобы мой собственный сын меня возненавидел? Чтобы он думал, что у его отца новая семья, а для него места нет? — Сергей смотрел на неё с таким искренним страданием, будто она предлагала ему бросить ребёнка в лесу. — У него сейчас переходный возраст. Ему важно чувствовать, что папа его не бросил. И Татьяна сдавалась. Потому что любила его. Потому что надеялась, что когда-нибудь это прекратится. И вот наступало 31 дек…Читать далее
Всё начиналось, как и в прошлом году, с его виноватого, но твёрдого взгляда где-то за две недели до Нового года.
— Тань, Виолетта звонила. Сказала, что Джорджу хочется встретить Новый год с отцом. Они приедут к нам. Ненадолго, только одна ночь, за столом посидят с нами. Я и подарок ему купил. Ты же не против?
Против она была всегда. Но возражать было бесполезно. Любая её попытка сказать: «А может, в этот раз ты встретишься с ними один в кафе на праздниках? Или к ним зайдёшь просто поздравить?» — наталкивалась на одну и ту же стену из манипуляций и упрёков.
— Ты что, хочешь, чтобы мой собственный сын меня возненавидел? Чтобы он думал, что у его отца новая семья, а для него места нет? — Сергей смотрел на неё с таким искренним страданием, будто она предлагала ему бросить ребёнка в лесу. — У него сейчас переходный возраст. Ему важно чувствовать, что папа его не бросил.
И Татьяна сдавалась. Потому что любила его. Потому что надеялась, что когда-нибудь это прекратится.
И вот наступало 31 декабря. С утра — марафон. Она драила квартиру до блеска, потому что Виолетта, бывшая Сергея, обязательно найдёт пыль на самой верхней полке. Потом бежала готовить. Оливье по фирменному рецепту своей бабушки — обязательно с докторской колбасой, а не с ветчиной, Крабовый салат — с настоящими крабами, искала в трёх магазинах. Холодец, который Сергей так любил. Всё должно было быть идеально, чтобы не дать повода для критики. А повод находился всегда.
Они приезжали, как правило, к девяти. Виолетта — женщина с холодной, подчёркнутой элегантностью, в дорогом наряде, с лёгким презрением в глазах ко всему, что её окружало. Джордж, пятнадцатилетний подросток, — её уменьшенная копия по выражению лица. (По паспорту он был Георгий, Гоша, но все звали его Джордж.) Он уважительно здоровался с отцом, Татьяне кивал едва заметно, а потом устраивался на диване с телефоном, демонстративно отгораживаясь наушниками от всего «этого балагана».
— Ой, Танечка, и здесь у вас тот же ковёр, что и на даче — начинала Виолетта, снимая каблуки и осматривая гостиную, как инспектор санэпидемстанции. — Я же Серёже говорила, что с длинным ворсом не практично.
— Зато тёплый, — пыталась парировать Татьяна, накрывая на стол.
— Тепло — это хорошо. Но стиль, знаете ли… — Виолетта вздыхала, будто созерцая вопиющую безвкусицу.
Потом следовала критика закусок: оливье слишком много майонеза, в крабовом салате чувствуется испорченный солёный огурец, а холодец — «ой, мой Джорджик его вообще не ест, у молодёжи сейчас другие предпочтения». Джордж, услышав своё имя, бросал из-за телефона: «Да, отстой этот холодец. Снеки лучше бы купили».
Сергей в этот момент превращался в тень. Он суетился, подливал вино Виолетте, пытался шутить с сыном, получая в ответ односложные мычания, и делал вид, что не слышит колкостей в адрес Татьяны. Его стратегия была проста: переждать бурю, замять, сделать вид, что всё в порядке. Лишь бы не было громкого скандала.
Таня молча сносила всё. Она улыбалась, подкладывала гостям еду, убирала пустую посуду. Она чувствовала себя не хозяйкой, а бесплатной прислугой на странном семейном ужине, где у неё не было ни своего места, ни своего голоса.
И вот наступала кульминация. За пять минут до полуночи включали телевизор. Все чинно расселись. Виолетта отодвинула бокал Татьяны и поставила свой поближе к Сергею. Били куранты. Все вставали. Сергей, как по команде, смотрел на экран. И в ту самую секунду, когда должен был прозвучать первый тост хозяина дома, свой голос подала Виолетта.
Она подняла бокал, её глаза вдруг стали влажными. Она смотрела не на искрящееся вино, а поверх него — прямо на Сергея, и в этой молчаливой точке сошлись все несказанные слова их прошлого.
— Я хочу выпить… за нас. За то, что мы, несмотря ни на что, остаёмся одной семьёй. Ради нашего сына.
Сергей моментально покраснел, опустил глаза, потом поднял их и смущённо, виновато улыбнулся ей. Эта улыбка, этот молчаливый обмен взглядами, был для Татьяны хуже любой критики. Это был момент истины. В эту секунду она перестала быть женой. Она стала фоном, техническим персонажем в их вечной семейной драме, где главные роли были отведены им троим: отец, мать и сын.
Последний удар курантов растаял в воздухе, и тут же, как по команде, за окном грянули первые салюты, озаряя комнату разноцветными всполохами. Татьяна беззвучно поставила на стол свой нетронутый бокал. Она скользнула взглядом по циферблату наручных часов: 00:10. Виолетта, приняв томную позу и облокотившись о спинку стула, что-то увлечённо рассказывала Сергею, снисходительно похлопывая его по плечу. Очевидно, речь шла о последних триумфах Джорджа в элитной школе. Сергей, не поднимая глаз, лишь кивал, его взгляд блуждал где-то между скатертью и краем тарелки, старательно избегая встречи с глазами жены. А Джордж, наконец оторвавшись от экрана, с равнодушным видом тянулся через весь стол, чтобы положить себе ещё оливье.
Ровно в 00:15 Татьяна встала. Её движения были настолько уверенными, что разговор сам собой затих. Все посмотрели на неё. Она прошла в прихожую, не спеша сняла с вешалки своё пальто, накинула его на плечи, надела сапоги.
— Таня? Ты куда? — наконец опомнился Сергей, вставая из-за стола.
— Ваша семья, как я поняла, в полном сборе, — сказала она, завязывая пояс. Голос её был ровным, безразличным. — Моё место, кажется, не за этим столом. Я пойду встречать свой Новый год. К подруге.
Виолетта приоткрыла рот, в её глазах мелькнуло сначала изумление, потом злорадство. Джордж фыркнул. Сергей побледнел.
— Что ты несешь? Какая подруга? Вернись, это же праздник!
— Для вас — да, — кивнула Татьяна. Она взяла сумочку, проверила, что внутри есть ключи и телефон. — Для меня этот праздник только что начался. И он будет без посторонних гостей. И без роли прислуги. Только уберите, пожалуйста, завтра всё за собой. Посуду, вымойте пол, уберите мишуру. Вы же семья. Бесплатной прислуги в этом доме больше нет.
— С Новым годом, — сказала она, не оборачиваясь, и вышла, громко захлопнув дверь.
Лестничная клетка была пуста. Гул праздника доносился только из-за закрытых дверей. Она спустилась вниз, вышла на улицу. Мороз щипал за щёки, заставив вздрогнуть. Над городом рвались и рассыпались разноцветные звёзды салютов. Она достала телефон, написала подруге: «Выезжаю. Буду через минут двадцать».
Машину удалось припарковать только в соседнем дворе. Она шла по хрустящему снегу, и с каждым шагом тяжёлый, липкий ком раздражения и унижения, копившийся годами, будто таял, растворялся в этой ясной, холодной ночи. Она не сбежала. Она вышла. Добровольно. Оставив их там, среди гирлянд и пустых праздничных слов, разыгрывать их бесконечный спектакль «счастливой семьи». А её Новый год, её настоящий, начался вот здесь — на тихой, заснеженной улице, с чувством лёгкости и абсолютной, безупречной свободы. Она больше не была гостьей в чужой сказке. Она стала автором своей.
Через месяц противостояний и тяжёлых разговоров они приняли решение расстаться. Сергей, словно следуя негласному сценарию той новогодней ночи, собрал вещи и вернулся к Виолетте — в прошлое, которое так отчаянно пытался совместить с настоящим. Но их союз, построенный на вине и старых обидах, продержался лишь полгода, рассыпавшись, как карточный домик, под грузом взаимных претензий и осознания, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку.
А Татьяна, после тяжёлой зимы, взяла отпуск и улетела с подругой в страну вечного лета — к синему морю и жгучему солнцу. Там, на берегу океана, где шум прибоя заглушал все прошлые обиды, она встретила своего нового мужа. Он приехал туда с друзьями, просто чтобы отдохнуть от городской суеты, как и она. Их новая жизнь началась под мерный ритм волн, и с тех пор каждый день был похож на праздник — любимый, свой, не для чужих глаз.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. Читайте новый рассказ — Он думал, что я пущу его после Светы.