Дело было в ноябре, в тот сырой и серый месяц, когда за окном стоит мгла с утра до вечера. Вот в такую пору и случилась с Мариной эта история.
Марина — флорист, продавец в цветочной лавке. Женщина, чьи руки привыкли к хрупкой красоте, которая требует простора, света и чистоты. Муж её, Сергей, работал охранником в торговом центре, человек спокойный, неконфликтный, но, как оказалось, с необъяснимым чувством долга перед роднёй.
Умер у Сергея отец, старик, живший в деревне. И после похорон, как это часто бывает, встал вопрос: куда девать его пожитки? Нашлась тётя Ирина, сестра покойного отца Сергея. Женщина решительная, с голосом, не терпящим возражений. И вот однажды, без предупреждения, под окнами их панельного дома нарисовалась старенькая газель. Из неё стали выносить коробки. Картонные, потрёпанные, перевязанные верёвками.
— Это наш семейный архив! — объявила тётя Ирина, водружая первую ношу прямо посреди чистенькой, уютной прихожей Марины. — Всё нужно сохранить. Для памяти. Для истории рода.
— Деревенский дом деда этой зимой топиться не будет. Некому там больше жить. А вещи жалко — могут испортиться. Поэтому пусть пока побудут у вас. Я уверена, что вы не будете против.
Марина стояла, глядя, как пыльные углы картонных гробов вписываются в интерьер её жизни. В коробках был не архив. Там лежала та самая «память», что копится годами на антресолях: советский сервиз, столовые приборы, потрёпанные томики советских технических журналов, старая одежда, кипы писем на непонятном языке, фотографии, слипшиеся от влаги.
— Ирина Петровна, но куда же мы это всё? — тихо спросила Марина. — Квартира маленькая…
— Что значит — куда? — парировала тётя. — Балкон. Угол в комнате. Это же наследие! Сергей, давай, помогай, не стой столбом!
Сергей, избегая взгляда жены, молча принялся таскать коробки. Он не мог отказать. Для него слово «родня» было незыблемым указом, чем-то вроде присяги, которую дают раз и навсегда. Теплый балкон превратился в склад. Часть комнаты – в лабиринт из коричневых картонных стен. Жить стало невыносимо. В квартире поселился запах – сладковатый, затхлый, запах старой бумаги, пыли и немытой одежды. Марина, приходившая с работы, где её окружали ароматы роз и лаванды, с тоской вдыхала этот тяжёлый воздух, открыв все форточки в доме, невзирая на погоду за окном.
— Серёж, — говорила она, стараясь сохранить спокойствие. — Это нельзя так хранить. Давай разберём. Хотя бы в выходные. Выберем действительно ценное – фотографии, письма. А остальное… остальное нужно выбросить.
Сергей стоял, опустив голову, будто виноватый школьник. Он тихо уговаривал Марину:
— Потерпи, Марин. Они же не навсегда. Родня… нельзя же.
— Что нельзя, Сергей? — голос Марины начинал дрожать от бессилия. — Нельзя дышать? Нельзя жить в своём доме? Где твоё «нельзя» по отношению к ним, которые наш дом складом устроили?
Коробки стояли. Пылились. На балкон нельзя было выйти – там лежало «наследие». Тётя Ирина наведывалась раз в неделю, чтобы «проверить архив». Она водила пальцем по пыльным крышкам и говорила с придыханием: «Вот тут, наверное, документы военных лет. Вот здесь, кажется, бабушкины кружева». Но разбирать ничего не спешила.
Перелом наступил весной. С потеплением в квартире появились странные, мелкие, серебристые насекомые. Они шуршали по углам, выбегали из-под плинтусов, попадали в кружки. Чешуйницы. Они завелись в сырых, бумажных недрах «архива» и пошли в наступление на жилое пространство.
Марина, обнаружив одну такую тварь в коробке с чистым бельём, не сдержала крик. Она сразу позвонила тёте Ирине.
— Ирина Петровна, у нас в коробках завелись чешуйницы. Они по всей квартире. Это нужно срочно выносить и обрабатывать.
— Какие пустяки! — отмахнулась та. — Они безобидные, не кусаются, инфекции не переносят. Ничего страшного. Подождите до лета. Летом приедут родственники из Рязани, вместе разберём, всё вывезем и проветрим.
Вечером Марина показала Сергею насекомое, ползущее по полу и шмыгнувшее в щель между плиткой и плинтусом.
— Видишь? Они уже здесь. Не на балконе. Здесь, где мы едим. Твоя тётя говорит – ждать до лета. Ты тоже будешь ждать?
Сергей молчал. Он смотрел на эту щель в полу, потом на жену. Его лицо было маской беспомощности. Он был зажат между молотом – истеричной роднёй – и наковальней – реальностью в виде жены и насекомых в его квартире. И он снова выбрал молчание. Выбрал ожидание.
В ту ночь Марина не спала. Она сидела в темноте и смотрела на очертания картонных коробов, которые, как паразиты, пожирали её дом, её воздух, её покой. И она поняла. Это не архив. Это – гроб. Гроб для её жизни. И он полон не памяти, а трухлявого хлама и насекомых. Решение пришло холодным и ясным, как удар ножом.
На следующее утро, убедившись, что Сергей на работе, а тётя Ирина заявится нескоро, Марина сделала звонок в фирму по вывозу мусора. Через час они были на месте.
Она не стала ничего разбирать. Не стала смотреть, что там. Она просто указывала на горы картона:
— Всё это. Вон. Вон из дома!
Грузчики, ухмыляясь, принялись за работу. Коробки, тяжёлые, пыльные, полные «истории рода», полетели в грузовик с глухим стуком. Балкон очистился. Комната освободилась. Марина открыла все окна настежь. Холодный мартовский воздух ворвался внутрь, сметая запах затхлости.
Когда последняя коробка исчезла в кузове, она села и написала Сергею сообщение. Коротко, без эмоций.
«Ты можешь остаться со своей историей на свалке или жить со мной в чистом доме. Выбирай.»
Она не стала ждать ответа. Вымыла полы с хлоркой. Потом пошла в магазин и купила большой, пышный букет белых хризантем. Поставила его в вазу посередине освобождённой комнаты.
Сергей пришёл вечером. Он замер на пороге. Его взгляд скользнул по пустому балкону, по просторной, наполненной свежим воздухом и запахом цветов комнате. Потом он посмотрел на Марину. Она молчала, просто смотрела на него. Ждала.
Он вошёл. Закрыл за собой дверь. Снял куртку и повесил её в шкаф. Сел на диван, потёр лицо руками.
— Тётя Ирина звонила…кричала. — начал он глухо.
— Мне всё равно, — тихо сказала Марина. — Мне всё равно, что она там кричала. Мой дом снова мой. Решай, Сергей. Ты здесь живёшь или там, на свалке, со своим долгом перед трухлявой историей.
Он долго сидел, глядя в пол. А потом поднял голову. В его глазах было не смирение, а усталое, тяжёлое понимание.
— Я здесь, — просто сказал он.
Тётя Ирина, говорят, ещё долго пыталась «восстановить справедливость», звонила всем родственникам, клеймила их «неблагодарными потомками». Но её голос уже не имел власти. Его заглушал свежий ветер в открытых окнах и тишина чистого, наконец-то свободного дома.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. Читайте новый рассказ — Выставила горе-пасынка за дверь и выдвинула мужу ультиматум.