Вероника работала в магазине косметики у метро. Женщина она была неброской красоты — светловолосая, с тихим, внимательным взглядом, каким часто смотрят люди, приученные слушать других. Руки у неё всегда были ухоженные, с аккуратным маникюром, в одежде — строгая скромность, белый верх, чёрный низ, словно униформа. Из дома она выходила рано, возвращалась поздно. Я часто видел её усталую фигуру, медленно поднимающуюся по ступенькам.
А Стас… Стаса я помнил другим. Лет пять назад он ещё был тем самым перспективным инженером. Работал на хорошем предприятии, много шутил, носил дипломат. Мы с ним часто разговаривали о машинах, о футболе. А потом завод тот встал. Не сразу, конечно, по частям — сначала сокращения, потом невыплаты, потом полная тишина за воротами. Стас долго искал работу, ходил куда-то, возвращался всё более мрачным. Потом перестал ходить.
Он не сразу опустился. Сначала были попытки сменить профессию, потом — долгие месяцы пребывания дома, у телевизора. От него всё чаще стало тянуть перегаром. А потом появился Олег.
Олег был из той породы людей, которые в природе, наверное, называются падальщиками. Ничего своего не создаёт, но чутко улавливает чужую беду и приходит, будто на зов. Невысокий, коренастый, вертлявый, с постоянно мокрыми от пота висками и сладкой, прилипчивой улыбкой. Сначала он приходил редко. Они со Стасом шумели допоздна за разговорами, по стенам разносился их хриплый смех.
Потом Олег стал приходить и днём, когда Вероника была на работе. Я встречал его в подъезде — он шёл уверенно, будто к себе домой, с черным пакетом или баклажками пива в двух руках. Всё чаще, за стенами, стал слышен не смех, а сдавленный, сиплый голос Олега и пьяный, виноватый лепет Стаса. Слова «долг», «Вероника», «отыграю» стали проскальзывать, как сквозняк.
Однажды я встретил Веронику в подъезде. Она несла тяжёлые сумки с продуктами, а на лице у неё была не усталость, а что-то другое — будто внутреннее оцепенение. Я взял сумки и помог донести.
— Спасибо, Андрей Сергеевич, — сказала она глухо. — Тяжело не сумки…
Она не договорила. Из-за её двери донёсся грубый хохот и хлопок по столу. Вероника вздрогнула, словно от удара.
— Опять ваш… гость? — осторожно спросил я.
— Гость… — она горько усмехнулась. — Хозяин, Андрей Сергеевич. Он уже себя хозяином считает.
Дверь внезапно распахнулась, и на пороге возник Олег. Он стоял, раскачиваясь, упираясь плечом в косяк, и его взгляд, масляный и наглый, медленно пополз по Веронике, с ног до головы.
— Вероничка, а мы тебя заждались! Сто грамм нам расставить некому. — Голос был сиплый, с похабной задушевностью.
Стас стоял за его спиной в полумраке прихожей. Видно было, что он пьян, но не до потери сознания — до той стадии, когда всё видишь, но делать вид, что не понимаешь, становится удобней.
— Олег, дай человеку зайти, — пробурчал он безразлично.
Вероника, не глядя на них, проскользнула в квартиру. Олег проводил её взглядом и фыркнул, словно обдумывая какую-то известную только ему шутку. Потом его глаза встретились с моими. Улыбка с его лица исчезла, в глазах промелькнуло что-то острое, предупреждающее. Я отвёл взгляд. Дверь захлопнулась.
Следующая встреча была случайной, на первом этаже, где у нас кладовки. Вероника принесла пакеты со старой одеждой, а я искал банки для солений. Она вдруг заговорила, не оборачиваясь, будто размышляя вслух.
— Он мне сегодня заявил… Стас. Говорит, Олег намекает, что долги можно иначе закрыть. А я возмутилась. И знаете, что он ответил? — Она резко обернулась. Глаза были сухие и страшные. — Сказал, что я выставляю его дураком перед другом. Что в трудной ситуации жена должна помочь мужу. Любыми способами.
Она резко дернула верёвку с бельём.
— Любыми… — повторила она шёпотом. — И этот «друг» смотрит на меня, как на вещь в залоге. А муж делает вид, что не замечает.
Я ничего не ответил. Что можно сказать? Слова утешения в такой момент — всё равно что бумажный зонт в ливень. Бесполезно и жалко.
Кульминация наступила, когда напряжение достигло пика. Вероника вернулась с двойной смены — предпраздничные продажи выматывали. Она открыла дверь и замерла. На стене в гостиной, где всегда висел телевизор, остался только бледный прямоугольник обоев и торчащий из плинтуса провод.
Она не стала звонить, искать. Она просто села на стул в прихожей и сидела так, может, полчаса. Потом поднялась, заглянула в шкатулку на туалетном столике — там не было её золотых серёжек, подарка матери. На пальце блеснуло обручальное кольцо. Она сжала кулак.
Вероника знала, где их искать. Гараж в двух кварталах от дома, который Стас унаследовал от отца, давно превратился в его убежище. Там всегда пахло машинным маслом, затхлостью и водкой.
Когда она отворила тяжёлую дверь, внутри, под тусклой лампочкой, за столом из ящиков сидели они. Перед ними — колода засаленных карт, бутылка и два мутных стакана. Телевизор стоял в углу, будто ожидая погрузки. Олег что-то говорил, жестикулируя. Стас тупо смотрел на свои карты.
Они её не сразу заметили. Потом Олег поднял голову, и на его лице расплылась ухмылка.
— Вероничка! Сама пожаловала! Присядь, сейчас…
Она перебила его, не повышая голоса. Голос у неё был ровный, металлический.
— Стас. Ты проиграл телевизор. Материны серёжки, наверное, тоже.
Стас вздрогнул, попытался встать, но опустился обратно.
— Верка, я… Это временно… Я отыграюсь!
— Молчи, — сказала она так, что он действительно замолчал.
Она подошла к столу. Достала из кармана пальто обручальное кольцо, сняла с ушей маленькие золотые гвоздики. Аккуратно, со звоном, положила их на грязную столешницу рядом с разбросанными картами.
— Вижу, вам не на что ставить. Предлагаю свою ставку.
Олег перестал ухмыляться. Он смотрел на золото, потом на неё, пытаясь понять подвох.
— Я — ставка, — чётко проговорила Вероника. — Сыграйте одну партию. Если он проиграет… — она кивнула на Стаса, — …я ухожу с тобой, Олег. Куда скажешь. Если он выиграет — ты отдаёшь мне все его долговые расписки. И уходишь. Навсегда.
В гараже стало так тихо, что слышно было, как гудит лампочка. Олег растерянно моргал. Он ожидал слёз, истерики, униженных просьб. Он был готов на грубую силу, на давление. Но он не был готов к такому холодному, отчаянному расчёту. Он увидел перед собой не жертву, а игрока, который поставил всё, включая себя, и этим выбил почву из-под его ног. В его глазах мелькнул не расчёт, а животный страх — страх перед непонятным, перед той, которая не боится.
Стас смотрел на кольцо, лежащее среди валета и семёрки. Лицо его дергалось. Он искал в лице жены хоть каплю блефа, истерики — но видел лишь спокойное, ледяное решение.
— Ты что, с ума сошла?! — прохрипел он наконец.
— Я? Нет, — отвечала Вероника. — Я предлагаю честную игру. Вы же любите играть. Или вы играете только в одни ворота? Только с теми, кто слабее?
Олег вдруг отпрянул от стола, будто золото было раскалённым.
— Да пошла ты! Я в такие дурацкие игры не играю!
— Значит, сдаётесь? — спросила она, не отрывая от него взгляда.
— Это не игра! Это бред! — Олег встал, опрокидывая стул. Его уверенность испарилась, осталась лишь злоба мелкого хищника, загнанного в угол. — Разбирайся со своей дурочкой, Стас!
Что делать с такой вероникой он не знал. Он грубо оттолкнул Стаса, шаркая, почти побежал к выходу, обходя Веронику широкой дугой. Дверь захлопнулась.
Стас сидел, уставившись в стол. Вероника медленно собрала своё золото. Надела кольцо. Серёжки зажала в кулаке.
— Завтра к утру тебя здесь не будет, — сказала она. — И его — тоже. Если останетесь, вызову милицию. Скажу, что вы пытались меня изнасиловать. У Олега, думаю, судимости есть. А твой вид ему в подтверждение пойдёт.
Она вышла, не оглядываясь. И сделала всё, как сказала. Вызвала мастера, сменила замки. Выбросила на лестничную клетку его немногие вещи. Не отвечала на стуки и вопли.
А потом она пошла дальше. Через знакомых, через женщину из бухгалтерии, которая покупала у неё крем, вышла на руководство фирмы, где Олег подрабатывал водителем-грузчиком. Информация о его «азартных играх в рабочее время» и проблемах с законом была передана без эмоций, просто как факт. Его выгнали без выходного пособия.
Стас, лишившись последнего пристанища и своего «друга», окончательно канул в ту жизнь, из которой уже не возвращаются. Его видели потом на вокзале, просящим на бутылку.
Вероника же подала на развод. Она как будто закалилась, будто внутренний стержень, согнутый до предела, выпрямился и стал прочнее стали. Ни злобы, ни торжества на её лице не было. Была лёгкая усталость и спокойствие человека, который перешёл опасную реку по тонкому льду и больше не оглядывается на тот берег.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. Читайте новый рассказ — Надоело содержать мужа. Оставила ему прощальную записку.