Я живу один в этой квартире уже тридцать лет. Дети выросли, разъехались, с женой, к сожалению, наши пути разошлись. Одиночество — не тяжкая ноша, а скорее привычный плащ. Он позволяет наблюдать, не вмешиваясь, за жизнью других, словно читать давно знакомую, но каждый раз по-новому раскрывающуюся книгу. Вот и историю Марии, жены моего двоюродного племянника Владимира, я наблюдал со стороны, страницу за страницей, и лишь в конце позволил себе сделать пометки на полях.
Мария была из тех женщин, что несут свой крест молча, без стенаний. Работала бухгалтером в небольшой фирме, зарплата скромная, но стабильная. Владимир же, ее муж, трудился электриком на предприятии. Работу свою не любил, жил ожиданием выходных. Дочь — Ангелина, единственный ребенок в семье, взрослела в этой среде молчаливых договоренностей и уступок. И усваивала она с детства не цену родительского труда, а готовый список своих запросов. Красивая девочка, с блестящими глазами, всегда в новом, по последней, разумеется, моде.
Жили они в соседнем подъезде, и я часто видел Марию — возвращалась с работы, сумки с продуктами в обеих руках, лицо сосредоточенное, уставшее. Владимир же обычно уже дома был, у телевизора. Помню, как-то раз встретил их в лифте. Мария что-то рассказывала про премию, небольшую. Владимир слушал, кивал, а потом сказал, глядя куда-то в сторону:
— Отлично, Маш. Как хорошо, что у тебя заработок стабильный. Я тут присмотрел новый телевизор, у старого уже совсем матрица сбоит.
Она промолчала, только губы чуть сжала. А через неделю в их гостиной действительно стояла новая, огромная панель.
Но та история меркла перед той, что случилась прошлой осенью. Был уже ноябрь, за окном серо и промозгло, листья держались на ветках из последних сил.
В тот вечер я встретил Марию в подъезде. Она шла медленно, пошатываясь, лицо было бледным, глаза красными, опухшими. Не плакала, казалось, все слезы уже вышли.
— Машенька, здравствуй. Может помочь чем?
— Все хорошо, Андрей Сергеевич, — пробормотала она, увидев меня, и поспешила к своей двери.
Позже, уже ночью, я вышел на кухню выпить воды и увидел в окно свет на их балконе. На балконе стояла она. Закуталась в старый халат, руки скрещены на груди, смотрела в черноту двора, на оголенные ветки деревьев, которые ветер рвал и метал. Стояла так долго, неподвижно. Я отвернулся, не в моих правилах подглядывать за чужим горем.
А утром, как я узнал позже, все и случилось.
Они сидели за завтраком. Ангелина, насупившись, ковыряла ложкой в тарелке с кашей. Владимир читал новости в телефоне. Мария сидела с прямой спиной, руки лежали на столе ладонями вниз. Голос у нее был тихий, но очень четкий.
— Меня сокращают. С декабря я без работы.
Первой заговорила Ангелина. Подняла на мать испуганные, но по-детски эгоистичные глаза.
— Мама, а это что значит? Надеюсь, это не значит, что вы не дадите денег мне на празднование Нового года с друзьями? Мы коттедж уже присмотрели, съемный. Помнишь, я тебе говорила? Все скидываются. Я так ждала!
Владимир отложил телефон, вздохнул тяжело, озабоченно, тем вздохом, что прикрывает не сочувствие, а досаду.
— Маш, ну вот… Я, то есть мы же хотели в новом году машину поменять, на более новую. На старой уже ездить страшно. Нам нужны деньги. Ты же понимаешь.
Мария смотрела на них, и, наверное, в тот миг перед ней пронеслась вся их совместная жизнь — и тот телевизор, и тысячи других мелких уступок, молчаливых согласий, когда ее труд, ее стабильность воспринимались как данность, как воздух, которым дышат, не замечая его.
Она ничего не ответила им тогда. Встала и ушла в другую комнату.
Всю ночь она просидела за компьютером, щелкая мышкой. А на утро, за завтраком, объявила. Голос ее был спокоен, холоден, будто ноябрьский ветер за окном.
— Я нашла работу. В другом городе. Уезжаю через неделю.
В квартире повисла тишина. Потом Владимир ахнул:
— Ты с ума сошла? Какая работа? Какое другой город?
— Вы правы, — продолжала Мария, глядя куда-то в пространство между ними. — Мне нужно отдохнуть. Но не здесь.
Ангелина всплеснула руками, в голосе ее зазвенели обида и истерика:
— Мама, как так? Ты что, нас бросаешь? А Новый год? А я?
Мария медленно перевела взгляд на дочь, потом на мужа.
— Когда вы научитесь ценить не мой заработок, а меня… возможно, мы что-то решим.
Она уехала в один из тех промозглых ноябрьских дней, когда кажется, что солнца больше не будет никогда. Я видел из окна, как она садилась в такси, одинокая фигура с чемоданом. Владимир и Ангелина стояли в подъезде, на лицах у них были растерянность и недоумение, будто рухнула стена, которую они все эти годы считали частью пейзажа, а не опорой, держащей на себе их мир.
После ее отъезда я как-то зашел к ним. Квартира погрузилась в хаос. Гора немытой посуды, пыль на мебели. Владимир ходил из угла в угол, растерянный.
— Представляешь, Андрей, она взяла и уехала. С чего это? Мы же не ругались даже. Машину хотели… Ну, нормальное желание.
Ангелина, бледная, сидела в кресле, уткнувшись в телефон, но я видел, что она не листает ленту, а просто смотрит в одну точку, пытаясь осознать, что её карточка больше не пополняется сама собой.
— Она нас бросила, — сказала она тихо, и в голосе ее была лишь обида, без тени понимания.
Я молчал. Что я мог сказать? Мы ценим людей только тогда, когда теряем их, а до того принимаем как данность то, что они для нас делают. Эта мысль стара, как мир, но каждый открывает ее для себя заново, как правило, ценой большой потери.
Спустя месяц Владимир с Ангелиной съехали с квартиры. Приехал какой-то грузовичок, погрузили все вещи и укатили в неизвестном направлении. Может, поехали к Марии, пытать счастья в чужом городе, может, к его родне в область, а может, и просто в другую съемную квартиру, подешевле. Не знаю. Не люблю я строить догадки о том, куда ветер гонит сорванный лист.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. 🔔ЧИТАТЬ ЕЩЁ👇