Познакомились мы с Валентиной Викторовной давно, по соседству в старой «хрущёвке» жили, пока мой сын квартиру мне не подыскал, получше. Женщина она была суетливая, немного растерянная, вечно с какой-то стопкой бумаг из поликлиники или рекламных листовок, которые ей в почтовый ящик суют. Встретимся иногда, поздороваемся. Спросишь: «Как здоровье, Валентина Викторовна?» А она в ответ вздохнёт таким вздохом, что всё понятно без слов. «Да уж, Андрей Сергеевич, суставы… Совсем замучили».
А сын у неё, Артур, человек серьёзный, с положением. Небольшой свой бизнес, магазинчики эти, хозяйственные. Подтянутый всегда, в отглаженных брюках, взгляд прямой, осознанный, с таким не пропадёшь. Я его с детства знал — мальчишкой непоседливым был, по гаражам с друзьями бегал, пока мать на работе. Видно, рано самостоятельности научился. И сейчас, глядя на него, понимаешь — вся его твёрдость от недолюбленности, как сейчас говорят, из детства пошла. Самому за собой смотреть приходилось, да, наверное, и за матерью приглядывать.
Историю эту я узнал не сразу, по кусочкам складывалась, как пазл. То от Вероники, сестры его, услышишь, то Валентина Викторовна сама, в минуту откровения, проговорится. А дело было в том, что матери требовалась операция. Плановая, но дорогая, очень. Колено там её замучило, ходила с палкой, прихрамывая, лицо от боли прятала.
И вот пришла она к сыну, за помощью. Не просто за помощью — за деньгами. А у Артура, я знаю, дело поставлено на поток, каждый рубль на счету, каждая копейка планируется.
Но, ведь, мать же! Только помнит он ещё, как два года назад дал ей крупную сумму на «срочное лечение». А оказалось — мошенники, какие-то были, БАДы по цене иномарки втюхали бабушке. Потом ещё история с финансовой пирамидой, куда она все свои скромные сбережения положила, поверив сладким речам в видео по интернету.
И вот стоит он перед ней, собранный, а глаза уже погрустнели. А она смотрит на него, теребит край своего старенького платочка.
— Мама, — говорит он. — Я не дам тебе денег. Потому что ты снова отнесешь их мошенникам. Ты не умеешь ими распоряжаться, а я не могу финансировать твою доверчивость.
— Артур, сынок, да я же… — начинает она, и слёзы уже наворачиваются на глаза, обиженные, горькие.
— Нет, мама. Больше я в эти игры не играю.
Тут уж она разрыдалась вовсю. Кричит, что он жадный, что не доверяет ей, родной матери. А у него в глазах — та самая горечь. Будто не её, а себя самого за что-то упрекает. Тяжело ему это даётся, видно невооружённым глазом. Любой родитель поймёт — больно ребёнку в чём-то отказывать, даже если это во благо.
И тут, как по писаному, вступает Вероника. Дочь её, «мамина дочка», как её в семье звали. Женщина отзывчивая, но… как бы помягче… живёт чувствами. Сердце у неё большое, а вот насчёт расчёта и логики — проблемы. Влетает в квартиру, вся взволнованная, в своём неизменном кардигане, волосы растрёпаны.
— Что ты с мамой делаешь?! — набрасывается она на брата. — Жестокий! Дай ей наличные, я сама всё оформлю! Куда надо, отнесу!
А Артур на неё смотрит, и во взгляде усталость бесконечная. Он и сестре не верит. Знает её вспыльчивость, её способность «помочь» слабому, её лёгкую веру в любую слезливую историю.
— Нет, Вероника. Больше никаких наличных.
Стоял он на своём, как скала. Непоколебимо. Валентина Викторовна, вся в обиде, ушла, хлопнув дверью. Сказала, что отказывается от его помощи. Мол, обойдётся. Будет надеяться на Веронику.
Прошло, наверное, месяца два. Встречаю я Валентину Викторовну — похудела она вся, осунулась, но в глазах появилась какая-то новая, незнакомая ей самой решимость. Видно, когда спина к стене прижата, ищешь любую лазейку. И нашла она её. Через соцслужбы узнала про государственную программу, высокотехнологичную помощь по квоте. И пошла её добиваться.
Беготня по кабинетам, сбор справок, очереди, отказы, снова попытки. Артур, глядя на это, тоже в процесс включился. Не деньгами, нет. А помощью реальной. Возил её на консультации, помогал бумаги составлять, звонил, куда надо. Видимо, понимал — это её путь, и она должна его пройти. И она шла.
Как-то раз мы с ним столкнулись в подъезде того самого старого дома, где он вырос. Стоим, смотрим на двор молча. Он смотрит в запылённое окно на голые ветки тополя.
— Тяжело, Андрей Сергеевич, — говорит вдруг, не глядя на меня. — Словно сердце камнем лежит. Знаю, что прав. А чувствую себя палачом.
Я ничего не ответил. Что тут скажешь? Иногда правда действительно горькая, как полынь. Один умный человек говорил, что жесткость — это зачастую просто другая форма любви. Та, что не боится быть непонятой.
Прошло ещё несколько месяцев. Вероника, та самая горячая защитница, внезапно исчезла из поля зрения. Потом выяснилось — мужа уволили с работы, начались проблемы с деньгами, а потом и с нервами. Ей стало не до материнских дел. Все её ресурсы, и финансовые, и душевные, иссякли враз. И осталась Валентина Викторовна со своей бедой и с той самой квотой, которую она, в конце концов, выбила.
В день, когда её клали в больницу, Артур приехал к ней. Помог собрать вещи, довёз. Они сидели в палате, белые стены, запах антисептика. Она смотрела в окно.
— Ты был прав, — тихо сказала она, не поворачиваясь к нему. — Если бы ты тогда дал мне деньги, я бы снова доверилась „целителям“. А не пошла бы этим путём.
Операция прошла удачно. Отношения у них, конечно, не стали гладкими. Слишком много обид накопилось, слишком горький осадок остался. Но изменилась их основа. Раньше он был для неё сыном, ребёнком, которого можно в чём-то упрекнуть без повода. А теперь… Теперь они стали как два взрослых человека, которые смотрят друг на друга прямо и понимают — да, было больно, но иначе нельзя. Иногда только так и можно защитить близкого человека — от него же самого.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. Если захотите поддержать — буду знать, что стараюсь не зря https://dzen.ru/bolhoz?donate=true.