В субботу Ольга Николаевна собиралась заняться стиркой. Надо было ещё сходить в магазин за продуктами. А вечером можно посмотреть фильм по телевизору – в газете она обвела кружком название и время. Ей хотелось комедийной мелодрамы, – жанр в программе совпадал с её желанием. День завершался спокойно и красиво: она удобно лежит на диване и следит на экране за тем, как влюблённая пара преодолевает всяческие недоразумения на пути к своему счастью.
Когда в дверь её квартиры позвонили, она насторожилась. Это было инстинктивное движение души, самая обычная реакция на движение извне. В каких-то случаях, повинуясь спасительной и ей самой до конца непонятной слабости, она не открывала дверь, – просто не могла сдвинуться с места.Стояла или сидела, застигнутая звонком врасплох, и ждала. Потом, словно очнувшись, подходила к двери и прислушивалась: если она слышала звук удаляющихся шагов, ей становилось легче. Ей казалось, да что там казалось, она была уверена, что общается с миром не на равных условиях. Она видела вокруг себя людей, которые хотели бы её использовать по любому, самому незначительному поводу. Или я их сама так притягиваю, иной раз думала она, они замечают мою незащищённость, она бросается им в глаза.
То соседка из квартиры напротив, минуя ещё две, приходит именно к ней, чтобы узнать, показывает ли у неё телевизор. «Или это с антенной у меня что-то…» – говорит, а сама шарит сумасшедшими глазами по потолку и стенам, как будто где-то там у Ольги Николаевны спрятан телевизор. То другой сосед позвонит в дверь и спросит: «У вас свет горит?» И Ольга Николаевна ответит ему невпопад: «Не знаю». И он войдёт в коридор, не замечая её, внимательно оглядывая пол, словно там где-то должны скрываться лампочки и выключатели. Однажды вообще заявился сосед сверху и объяснил растерянной Ольге Николаевне, что в её туалете надо пробить дыру в стене для того, чтобы в его квартире снова полилась горячая вода из крана. Слышать ей всё это было дико, но приходили сведущие в этих вопросах лица, слесарь и сварщик, и подтверждали: да, вот тут стену надо долбить, а вот тут потом варить трубу. Всё нормально будет, хозяюшка, чумазо улыбался слесарь, разом сделаем.
И что только с ней не делали! Только она никогда ни к кому не ходила, чтобы что-то выяснить. Если не было воды, смотрела телевизор. Если телевизор не показывал, читала книгу. Если не было света, безропотно ждала, когда дадут.
В дверь ещё раз позвонили, уже настойчивей, и оцепенение с Ольги Николаевны спало; она не сидела и не стояла, она шла открывать – безропотно ли, обречённо – разницы не было никакой.
Появление соседки снизу не вызвало у Ольги Николаевны удивления. Маша представлялась ей почти единственным человеком в подъезде, с которым она могла хоть как-то общаться. Лет на пять старше её, а значит около пятидесяти. Широкое и веснушчатое лицо, простоту которого подчёркивали и её формы; по ним, без риска впасть в ошибку, можно было догадаться, что у неё никогда не было талии. Все в подъезде звали её так: Маша Шумоватая. Голос у неё был очень крепкий; когда увлекалась в разговоре, едва на крик не переходила, – хотела в чём-то убедить. В общем, шуму от неё было много, но всё это так, беззлобно. Она даже с подружками своими, сидевшими на лавочке, когда шла домой, начинала здороваться от соседнего подъезда – зычно и весело. Душевная, участливая, бойкая, справедливая. Летом (а сейчас стояла жаркая летняя пора), она ходила в широкой и белой соломенной шляпе, украшенной цветами, в белой же блузке, коротких желтоватых штанах и серых от пыли босоножках.
Ольга Николаевна её нисколечки не боялась. Она только отодвинулась от её разогретого, домашнего лица, дышащего жаром неодолимой силы. Маша приняла её движение назад за приглашение войти, хотя могла бы спокойно прошагать в квартиру совсем без приглашения, не замечая хозяйки, что всегда и делала без всяких церемоний, – впрочем, прямодушно и не обидно.
– Ну вот, – начала Маша Шумоватая по обыкновению громко. – Ну что сидишь дома-то, а? Погода вон на дворе какая!
Вся однокомнатная квартира Ольги Николаевны сразу же заполнилась хотя и знакомым, но всё же чужим голосом, сдирающим старые обои со стен, – голосом, которому было явно тесно в этом скромном и одиноком пространстве. «Вот и перед ней в чём-то виновата, – подумала Ольга Николаевна. – Разве уже нельзя мне быть у себя дома?»
И вдруг вспомнила: про Светочку тут речь, наверное, про её, Маши Шумоватой, внучку, с которой Ольга Николаевна иной раз сидела или гуляла, – выручала по-свойски. Маше то на дачу, то ещё по каким-то надобностям с разъездами, а Ольга Николаевна почти всегда дома, одна. С трёхлетней Светочкой и веселее было. Выходили на детскую горку, когда погода, на качели. Маша внучку ей доверяла, а Ольга Николаевна была очень ответственной, к просьбе посидеть с ребёнком относилась, как к нелишней возможности прикоснуться к счастью, которого она была лишена. И соседям её чувства были вполне понятны, никаких шуточек или там подначек по этому поводу они не допускали, а если и хотели когда задеть Ольгу Николаевну, то упражнялись совершенно в другом, бытовом, обыденном.
Вот выбирается она из подъезда со Светочкой, чтобы лопаткой покопаться в песочнице, а на лавке сидит бабка с восьмого этажа в платке и в тёплой стёганой поддёвке, несмотря на жаркий день. Ей лет восемьдесят, или всё же больше; она от подъезда никуда отойти не может даже с палкой, ей воздухом подышать, а она зоркая, как сокол. Как только Ольга Николаевна проходит мимо неё, бабка вдруг говорит ей в спину: «У тебя видать». Что видать? Где? Ольга Николаевна встревожено оборачивается, с немым вопросом в глазах, а та тычет ей пальцем на короткую юбку: «У тебя там сзади всё видать». Ольга Николаевна оправляет юбку, вертит головой, потом смиренно сидит на краю песочницы, боясь сделать лишнее движение, и неотступно думает, вспоминая, как бралась за край юбки, как опускала её: «Да что там видать?» Возвращалась домой, на всякий случай закрываясь ведёрком с лопаткой, поворачивалась перед зеркалом, проверяя отражение… «Вот ещё придумала… Ничего там не видать». Нет-нет, к таким мелочам Ольга Николаевна привыкла.
– Тут вот какая история, – продолжала Маша Шумоватая, но уже потише. – Ещё внука мне подкинули. Дочка младшая постаралась…
– Правда? – улыбнулась Ольга Николаевна и только сейчас заметила вышедшую из-за спины Маши Светочку, а ещё плетёную корзину в руке её бабушки увидела, накрытую одеялом.
– Вот тебе и правда, – хмыкнула Маша. – Нам со Светочкой надо уехать сейчас, так что тебе вот хотим мальца нашего оставить. Пусть пока у тебя побудет.
– Надолго? – спросила Ольга Николаевна, и главное: – Да где же он?
– А вот он, – с готовностью ответила Маша и протянула корзину. Светочка отвернула одеяло и спряталась за бабушку.
В корзине лежала голова. Она заворочалась, задев погремушку. Потом зевнула, открыла глаза, посмотрела на Ольгу Николаевну и улыбнулась.
– Врачи говорят, у него всё нормально будет, – спокойно рассказывала Маша, – тело ещё разовьётся, и ноги вырастут… Вот думали братик будет Светочке, а она его боится…
Девочка, в подтверждении слов бабушки, продолжала прятаться за её спиной.
– Так что смотри…
– А я не могу, – неожиданно сказала Ольга Николаевна, до этой минуты молчавшая так крепко, что, казалось, уже и рта не раскроет.
– Это почему? – насторожилась Маша Шумоватая.
– У меня работа срочная. Мне тоже надо идти. У меня столько дел… – проговорила Ольга Николаевна в пустоту тонким и слабым голосом.
– Ну хватит тебе! – вдруг прикрикнула на неё Маша Шумоватая. – Нашла тоже работу… Ты мне панику тут не разводи!
Ольга Николаевна вздрогнула, ей хотелось заплакать от собственного бессилия; чтобы спасти себя, она спросила сквозь подступающие слёзы:
– А как назвали?
– Как назвали? – переспросила Маша. – Мы Кругляшом зовём.
Она склонилась над корзиной.
– Ну что, Кругляш, пойдём к тёте Оле?
Маша бережно взяла голову на руки и протянула её Ольге Николаевне; та уже собралась её принять, позабыв о естественной брезгливости и отвращении, испытывая одно лишь чувство сострадания, но Кругляш вдруг спрыгнул с рук бабушки и побежал («Чем побежал? – успела подумать разом уставшая Ольга Николаевна. – Ногами, которых нет?) по полу. Вернее, он как-то прошлёпал к двери, чтобы выскочить из квартиры в подъезд.
– Куда ты, Кругляш? – воскликнула Маша Шумоватая. – Шалун какой! Вот сейчас поймаю-поймаю!
Она притворно затопала ногами на одном месте. Из-за её спины выбежала Светочка; она ловко подхватила Кругляша на руки и прижала к своей груди.
– Любит его всё же, – заметила бабушка и улыбнулась.
Боже мой, расстроено подумала Ольга Николаевна, у неё такое горе, а она… И тут же она себя перебила, вдруг сообразив, – да нет, это у меня горе.
И она представила, как это будет выглядеть, когда она пойдёт с Кругляшом гулять. Как бабка, у которой всё видать, запричитает, когда Ольга Николаевна выйдет из подъезда, и ведь обязательно запричитает, хотя будет знать, что ребёнок Ольге Николаевне не принадлежит. Как чумазый хозяюшка, если встретится ей на пути, что весьма вероятно, так как он по надобности постоянно отирается в их дворе, замрёт, увидев её беду, и всё про неё поймёт – до самой до ржавой трубы, которую сваривали в пробитой стене.
Ольга Николаевна снова заглянула в лицо Маши Шумоватой и вдруг поняла, что ничего не знаёт о её жизни.