Ночь. Купе, заполненное тремя женщинами неопределенного возраста, их сумками и запахом свежесъеденной курицы. Я трясусь в такт поезду, везущему меня в Москву. Гляжу на часы: пол-третьего. Отчего же я проснулся?
Снизу слышится шепот соседок:
— Может, кому-то плохо стало? Сердце или астма…
— Неужели во всем поезде не найдется врача?!
— А до ближайшей станции больше часа, можно и не доехать.
Из репродуктора раздается неприятный мужской голос:
— Уважаемые пассажиры! Если среди вас есть врач или медицинский работник, пройдите, пожалуйста, в девятый вагон для оказания срочной помощи! Повторяю…
Скорее машинально или спросонья спрыгиваю с полки, расчесываюсь пальцами, делаю большой глоток теплой минералки и плетусь через два вагона по старой, но, видимо, незабытой привычке идти, если требуется помощь. Уже по дороге соображаю, что делать этого не стоит. Я уже не практикую, а сидеть час у постели эпилептика и засовывать ему в рот всевозможные предметы желания никакого!
Решаю трусливо повернуть обратно, прикинувшись заблудившимся или возвращающимся из ресторана. Поздняк: ноги заносят меня в раскрытое купе, а в нем лежит молодая роженица с искусанными до крови губами и крупными каплями пота на лбу. Она и бригадир поезда смотрят на меня: она с надеждой, а бригадир с подозрительностью таможенника.
Собираюсь буркнуть «Пардон! Попутал поезд» и удалиться, но в этот момент у женщины начинаются схватки и она орет так, что уйти невозможно. Укладываю ее на взбитую постель, требую, чтобы все вышли и принесли (прямо как в кино!) тазик горячей воды и полотенце. Роженица хватает меня за руку и с ужасом смотрит в глаза.
— Так мы не родим, дорогая! Ну-ка, снимай трусы – пойми меня правильно! – ложись на спину и раздвинь ноги.
Она молча повинуется, не переставая смотреть на меня. «Приехали, Алеша! Акушер хренов. Такое и в страшном сне не приснится!» Из раскрытого влагалища торчит слегка посиневшая… рука с шевелящимися пальчиками. Ощущение, будто не родившийся новорожденный пытается показать мне фигу или, что еще круче, фак!
У меня же желание пожать ему руку и откланяться. Однако, поздно: воды отошли, другого мудака с образованием в поезде, видимо, нет, да и бросить свалившуюся на мою голову роженицу уже не смогу. Лихорадочно вспоминаю, что в случаях выпадения одной из конечностей принято делать в лучших клиниках Европы. Вправить руку уже невозможно – ее заклинило головкой младенца, которую я теперь ощупываю своей рукой.
Мысленно молюсь всем ангелам и вступаю в половые отношения с мамой роженицы, ее бабушкой, ее мужем и прочими причастными к происходящему.
— Роды первые? – Изображаю из себя светило акушерства. Будто бы этот факт кардинально увеличит размеры таза. Радостно кивает головой и снова хватает меня за руку. – Так, детка, давай-ка тужься! Набери воздух и сильно дави на низ, понятно? Пробуем.
На удивление после пяти или шести попыток из чрева появилась удивленная физиономия, которая шептала что-то ругательное. Добро всегда наказуемо! Полностью высвобождаю головку и пытаюсь извлечь вторую ручку со стороны живота – ни фига! Ощущение, будто заклинило по-взрослому. Помню, что в момент потуг младенец может повернуться по оси и тогда рука в принципе должна будет освободиться.
Снова тужимся: я и она! Мне кажется, что я укакаюсь раньше, чем родится этот нахаленок. Прошу бригадира не только наблюдать реэлити-шоу, а сдавить полотенцем живот и давить на него по команде. Он тут же пытается съехать, но я останавливаю его взглядом Ивана Грозного. Каким-то чудом нам сообща удается выдавить новорожденного оттуда, как пасту из тюбика – мне даже пришлось немного тормозить этот стремительный процесс. И вот оно у меня в ладонях. Точнее, она! Девочка! Ну, здравствуй, мордастый!
— Достаньте нитку и ножницы, да побыстрее! – Бледный бригадир вместе с полотенцем пулей выскочил из купе и больше не показывался. Кто-то протянул мне капроновую бечевку и чуть ли не свиные кастрационные ножницы.
— Вы охренели?! Я же просил ножницы, а не гильотину!
— Других нет, доктор!
— Какой я вам доктор?! Я пописать вышел.
Лигирую пуповину с двух сторон и рассекаю между узлами.
— Найдите йод или зеленку.
Вспоминаю про девочку и, хотя она дышит самостоятельно, кладу животом на одну ладонь, а другой звонко шлепаю по попке: секундная пауза, а затем… непереводимая игра звуков запредельной тональности. Фу, пронесло! Сзади слышится злобный шепот:
— Изверг! Его бы так по заднице!
Смотрю на счастливую мамашу и говорю заученную фразу:
— Поздравляю, мамаша, у вас дочь… гм-м, рост и вес сказать не могу, безмен и рулетку в дорогу не брал.
— Спасибо, доктор.
Заворачиваю мелкую в полотенце и кладу мамаше на грудь – истерика тут же прекращается. Собираюсь уходить, дабы достать в купе бутылку коньяку, уйти в тамбур, пить, курить и размышлять над превратностями своей судьбы или дожидаться подкрадывающегося инфаркта, но в этот момент вспоминаю про… детское место!!!
— Простите мою назойливость, но я, кажется, кое-что у вас забыл! – Силой раздвигаю ей ноги и аккуратненько за пуповину извлекаю огромную кровавую медузу. Позади себя слышу сдавленный стон и звук падающего на пол тела. Плацента абсолютно целая, без разрывов и отсутствующих фрагментов.
Может вернуться в роддом и остаток жизни посвятить выдавливанию младенцев – тоже занятие для настоящих мужчин. — Теперь вроде все, — щупаю пульс и убираю ей волосы со лба. Она снова хватает мою руку и… целует! Телячьи нежности! – Найдите весь лед, какой есть в ресторане, заверните в полотенце и положите на живот. А вы, пожалуйста, не вставайте и ждите полной остановки поезда. Если понадоблюсь, я в одиннадцатом. Надеюсь, у вас не двойня!
Возвращаюсь в свое купе, как гладиатор Коллизея: весь в крови, в околоплодных водах и, подозреваю, что в какашках малышки! До ближайшей станции пью коньяк в компании проводниц и сочувствующих! Некислое начало!